Валентина Гончаренко - Рассказы бабушки Тани о былом

— Папа, папа, илян шишь делить…Чимчик так…так!

Раскинув руки, отец захохотал. Не расспросил о подробностях, не поднял меня над собой, лежит и хохочет. Смертельная обида. Я в рев. Отец сел, погладил меня по головке и, давясь смехом, повторил наказ мамы:

— Больше никогда не ходи в кукурузу. Для этого дела есть отхожее место. Там змей не бывает. —

Вытер мне слезы, и мы на зов мамы пошли к столу. Это происшествие легло в основу одной из любимейших баек моих родителей. Повторяли они ее при любом удобном случае. Боялась ли я ночью одна возле страшного родника, почему улеглась возле камня, ничего не помню. По-видимому, сразу забыла. А вот воробьишку и змеиную пасть живо представляю и сейчас. Особенно пасть с желтым выпуклым ободком вокруг челюстей и шевелящимся темной змейкой длинным упругим жалом.

" Илян нишь делить" младшие сестры, едва научившись говорить, превратили в оскорбительную дразнилку. Прыгают предо мной и шевелят вытянутым пальчиком, как змеиным жалом. Маленькие дурочки. Драться с ними не хотелось, тем более потому, что я сделалась главной помощницей отца, вернее, помощником.

Слушая байку о моем путешествии, многие недоумевали, как я, такая маленькая, могла уйти так далеко, почти на три километра. Очень нескоро это недоумение рассеяли подвыпившие сельчане, пришедшие к отцу со своими просьбами. На самом деле я прошла не очень много, меня подвез добрый человек. В тот вечер один из сельчан, направлявшихся в город, увидел малышку на дороге, спросил, куда она идет, В ответ услышал, что к папе, он там… Малышка указала вперед. Сердобольный мужик усадил меня в бричку, проехали немного — никакого палы нет. Проехали еще немного — никого.

Не везти же ребенка в город, хохол меня высадил: авось, кто-нибудь подберет и отвезет обратно в кишлак. Отец велел передать тому хохлу, что кузница для него закрыта, а если вздумает заявиться, то получит то, что заслужил. При мысли о хозяине летней кухни, выгнавшем его на улицу и умышленно морившем голодом, отец бледнел, а тут другой хохол увез крохотную дочку и бросил одну, на всю ночь, на дороге, где рыскают шакалы. Неприязнь к хохлам достигла опасного накала, а уважение к узбекам, наоборот, поднялось на новую ступень. Юлдаш коня не взял, когда отец подвел скакуна к чайхане, сказал, что Усто ему как брат. Какие расчеты между братьями! Обиделся даже…

Отец гордился тем, что он русский казак. Как выпьет, вскинет голову, хлопнет себя по груди и с горделивой уверенностью повторяет:

— Я казак! Я Ковалев!

И в классных журналах мы, его дочки, были записаны Ковалевыми. Например, я — это Таня Ковалева. Оказалось, вовсе нет! Я — это Таня Коваленко! Свидетельство о рождении, когда в школе оформляли документы на получение паспорта, открыло мою истинную фамилию. Полный конфуз! Никак не хотелось считать себя хохлушкой, но против факта не попрешь, постепенно привыкла к новой фамилии, не поменяла, даже выходя замуж.

Вот почему отец так настойчиво внушал себе и окружающим, что он Ковалев, не хотел принадлежать к племени, которое, по его мнению, не заслуживает уважения за жадность, бессердечие и мелочность. А фамилия Коваленко указывает на его украинские корни и кровную связь с людьми, которых, как ему казалось, он имеет все основания презирать. Это был еще один незаслуженный удар судьбы по его обнаженному самолюбию!

Не дождавшись сына, отец сделал из меня мальчика. Сшил брюки, рубашечку, из города привез картузик и башмаки. С шести лет я ездила с ним в поле. При пахоте отец держит за чапиги плуг и ведет борозду, а я сижу на Воронке верхом, держу поводья и мешаю коню отвлекаться от главного дела, если он потянется мордой к соблазнительному кустику клевера. На току Воронок тянул за собой каток, а я, сидя верхом, направляла его по кругу. Когда свозили сено, сидела вместе с отцом высоко на возу и тоже держалась за вожжи, помогая править конем. Дружили мы с отцом крепко, пока он не запил. Хохлы часто приносили ему самогон и просили принять горилку как плату за выполненный заказ. Отец прогонял их прочь. Первое время он пил только вино и только в хорошей компании. Лавки закрыли, в магазинах вина нет, невольно пришлось принимать горилку как расчет за сделанную работу, но пить в одиночку он по-прежнему не мог. Заказчикам это очень на руку, принесут "пузырь" и вместе с мастером его и прикончат. Раньше отец никогда пьяным не принимался за работу, теперь же часто шел к наковальне, пошатываясь. Тяга к спиртному усилилась во время коллективизации. Он считал ее ошибочной, обвинял Сталина и жалел, что Ленин так рано умер. Он бы не допустил такого разбоя. В колхоз записалась только мама, отец работал там же вольнонаемным кузнецом, как бы сейчас сказали, по контракту. Мастерская и кузница перешли к колхозу.