Паскаль Киньяр - Вилла «Амалия»

Она больше не выносила присутствия Томаса. Его запахи, вечерние возвращения, знаки внимания, жалкое заискивание перед ней, звуки пребывания в доме, грязное белье, телефонные звонки – все это оскорбляло ее до глубины души.

Она позвонила в Бретань. Ничего не сказала матери. Просто терпеливо выслушивала целый час все ее жалобы и причитания.

Затем спросила по телефону у Жоржа:

– Я могу приехать?

– Ты можешь приехать.

Уже сидя в поезде на Тейи, она связалась по мобильнику с Томасом:

– Я еду на поезде в Ренн, повидать маму. Вери сказала, что там дела плохи.

С этими словами она отключила мобильник. Долго сидела неподвижно.

Внезапно вытянула ноги, не отрывая подошвы туфель от пола вагона. Поставила их на голубое сиденье напротив.

Подняла к лицу подол юбки, чтобы вытереть глаза.

И уснула.

Она вручила Жоржу деньги, вырученные за проданные инструменты.

Он тут же запаниковал:

– Нужно поскорее съездить в Оссер и положить их в банк.

– Нет, я думаю, лучше оставить их здесь. Они мне понадобятся для отъезда.

И она объяснила ему, что именно задумала.

Тем не менее Жорж вывел из гаража свой серый пикап и поехал в Оссер, чтобы положить часть денег на книжку.

Ремонтные работы в домике с плющом шли точно по графику, установленному подрядчиком.

Они прогулялись по мокрой лужайке, вдоль розария.

Восхищенно осмотрели крошечную, заново отделанную ванную и остались крайне довольны результатом.

Все остальное пока еще представляло собой сырую штукатурку и цемент.

Ремонт осложнялся тем, что рабочие, не желая беспокоить Жоржа, подвозили стройматериалы со стороны реки и складывали их на рыболовных мостках.

Когда уже смеркалось, Жорж сказал ей:

– Я твердо решил вызвать настройщика, пусть приведет в порядок мой инструмент. Мне бы хотелось, чтобы ты его опробовала. Поиграй мне сегодня!

– Что ты хочешь послушать?

– Ну, что-нибудь, как прежде, когда твоя мать отпускала тебя ночевать к Вери.

– Нет, это глупо.

– Тогда то, что тебе самой хочется играть на данном этапе твоей жизни. Я имею в виду какую-нибудь совсем небольшую вещицу, которую тебе действительно приятно сейчас исполнить.

– Ну, в таком случае, конечно у меня есть кое-что на примете. То, что не дает мне покоя. Знаешь, ты совсем как Вери!

– Не забывай, что Вери была для меня куда более близкой подружкой, чем для тебя.

Она играла недолго. У Жоржа был «Erard», очень узкий, очень светлый, почти желтый, хрупкий инструмент с необыкновенно мягким туше.

Он издавал слегка дребезжащие, как у клавикордов, звуки.

Но когда она кончила играть, они долго сидели, не осмеливаясь взглянуть друг на друга. У обоих наворачивались слезы на глаза, слезы, которые жгли веки, медля пролиться.

В воскресенье, сидя в стареньком пикапе-«ситроене», в котором Жорж вез ее на вокзал, она сказала ему:

– Ты мог бы остаться в Шуази до конца недели?

– Могу, по крайней мере до субботы. Но в субботу мне нужно съездить в Тейи. Почему ты спрашиваешь?

– Просто так. Значит, ты до субботы пробудешь в Шуази?

– Да. Если хочешь. Вообще-то я так и собирался. Можно все-таки узнать, в чем дело?

– Нет. Не беспокойся.

– А я и не беспокоюсь.

Рабочие уже больше не проходили по берегу. Она еще дважды приезжала из Парижа. Купила в Сансе и велела доставить в свой новый дом кровать и прочую мебель. Вкусам Жоржа она не очень-то доверяла. Предпочитала всем заниматься сама. Подрядчик и не думал спорить с ней по поводу этих набегов (зима выдалась на удивление теплая, скоро все высохнет, река была под боком, она платила ему наличными, из рук в руки).

В комнате, выходившей в сад, она устроила кухню: маленький холодильничек, поверх него электроплита, круглый белый садовый стол и пара садовых кресел, вот и все.

Комната с видом на Йонну стала гостиной, где все было белое.

Спальня наверху была практически пуста, как больничная палата.

В углу – узенькая кровать с белой периной и белыми подушками, на стенах, сверху донизу, белые полки для нот или книг.

И крошечный туалет слева от лестницы.

Стояла еще глубокая ночь, когда она приехала на вокзал. На перроне разгуливал и завывал ветер. Она укрылась под навесом. Но и там, под навесом, ветер раскачивал, грозя разбить, оголенные горевшие лампочки. Она подняла воротник своей кожаной куртки. Вышла из-под навеса. Начала прохаживаться взад-вперед по перрону в ожидании поезда. Войдя в вагон, она нашла свободное место и села, надеясь подремать в обретенном тепле, как вдруг молодой бритоголовый алжирец в тренировочном костюме протянул ей распечатанную пачку шоколадного печенья.