Марина Красуля - Живи, Мария!

Вот такая охота приключилась, охота пуще неволи!

Начала откладывать деньги по копеечке. Целый год копила и мечту свою нежила, холила, лелеяла. Наконец сумма собралась приличная, и она отправилась за покупкой. Но не тут-то было: раз пришла – не нашла, два пришла – не нашла… Платков полным-полно, да все серыми, тяжелыми, грустными торгуют – совсем не то. А заветного – нету, как и не было…

И вот однажды, дело было в субботу, сыпал мелкий противный дождичек, истоптала по жиже весь рынок, осмотрела все ряды-прилавки и, отчаявшись, встала посреди базарной площади. Стоит сусликом – лапки на пузе, крутит головой по сторонам, думает: «Гляну в последний раз и уйду – знать, не судьба!»

И тут цепляет ее черный цыганский взгляд. Идет молодуха вразвалочку прямо на Марусю. Юбки аляпистые в пол, волосы нечесаные из-под мятой косынки, фуфайка драная, зуб золотой. Смотрит в упор и глазом наглым, бездонным – хлоп! хлоп! – подмигивает. А из-за пазухи торчит «заячье ухо» – край того самого ажурного платка цвета чистого снега, какой Маня столько дней ищет.

Мечтательница замерла: он!

Цыганка махнула заляпанным грязью подлом, подобрала юбки, резко развернулась и быстрым шагом направилась прочь с базара в сторону железнодорожной насыпи. Маня за ней. Та отбежит, поворотится, поманит и дальше чешет. Маня за ней вприпрыжку, как котька за фантиком.

Вот место безлюдное. Похолодало…

Черноокая остановилась, выпятила грудь с «ушком» из-за пазухи, стоит, вихляется, нахально улыбается.

Маруся, запыхавшись:

– За сколько шаль отдашь?

– Недорого-недешево. Чтоб тебе не жаль и мне не обида! – проговорила нараспев. Голос глубокий, медовый.

– Возьми, сколько есть. Вот! – Маня протянула деньги, сто раз считаные-пересчитаные, аккуратно сложенные стопкой.

Цыганка ловко хлопнула пачкой по своему локтю и сунула деньги назад, в Манину ладонь:

– Мало! Не отдам! – и как сиганет по шпалам! Перепрыгнула овраг и, не оборачиваясь, замелькала юбками вдалеке…

Такой прыти Маня не ждала. А когда очнулась, разглядела то, что в руках осталось. Кукла! Сверху – деньга, снизу – деньга, посередке – резаные газеты.

Задохнулась, но не заплакала. Забурлило в голове. Поплелась в сторону дома, беспрерывно чертыхаясь и бормоча: «Вот и отхватила куцему хвост. В кои веки удалось коту с печки прыгнуть, и то лапки отшиб. Так тебе, дурехе, и надыть! Так и надыть! За какого дьявола бежала?!. Физкультурница недобитая! И не споткнулась же! Вот же ж дура-дура, бестолковая… Деньги что? Не жалко. Что деньги?!. Наработаю… Мечту жалко… Ну вот чаво, чаво платок энтот понадобился?! Чаво-чаво? Чавокалка с ушами. Охоча жаба до орехов, токма зубов нету! Плоха, что ль, серая обнова? Не-е, ей, прынцессе, белы тенеты подавай. Э-эх…»

Шла, шла, сокрушалась, сбилась с пути, до курмыша дошла: тупик не тупик, закуток. Стемнело почти. Луна обгрызенная вылезла, криво светит. Видит Маня: впереди два силуэта маячат – мужик и баба, вроде ругаются. Пригляделась: никак ее знакомая цыганка со своим хахалем. Орут матерно.

А мужик возьми да и воткни кулаком в харю – зубы лязгнули, космы мотнулись. А он, гад, в раж вошел и давай оховячивать воровку. Тело в шабалах 13с шумом повалилось на землю, а громила его – ногами, ногами.

Первая мысль, что юркнула в Манину голову: «Бог-то шельму метит!» И тут же наша кулемушка устыдилась. Мужичара зверски топтал уже вялое тело товарки. Забьет!

Мимо пройти? Не на Марусин это характер! Подняла дрын, приметилась и со всей мощи звезданула цыгану поперек хребта. Тот крякнул и осел. Манька схватила бабенку за шкирку и во всю прыть вжарила по проулку, волоча за собой пострадавшую.

Оказавшись на безопасном расстоянии, женщины остановились, отдышались. Маруся, не взглянув на стонущую, молча развернулась и пошла к себе домой, та за ней. Прихрамывает, кровью сплевывает, не отстает.

Маня через плечо:

– Чаво нада? Жива, и ладно. Иди к богу в рай, – сказала просто, без ехидства, без обиды.

– Жубы вышиб… шволота… – цыганка полезла пальцами в рот. – Рожа огнем горит.

– Заслужила, видать!

– Не поймешь!

– Куда мне!…

– Шбежала. Иш табора шбежала… муш он мне… Вше одно: поймает – жабьет!

– Такое жабьё и забить не грех!

– Жлишься? Твоя правда… Жачем тогда шпашала? – вздохнула шумно и села в грязь.

Мысли у Маруси растопырились и залипли. Погань же, а вот ведь – жалко…

– Пойдем ко мне. Обмоешься, пугало.

Марь-Лексевна встретила без упрека, только засопела тревожно. Рядом с цыганами почему-то всегда тревожно, хотя понятно почему.