Александр Ольшанский - Стадия серых карликов

У Лилии Семеновны было очень преданное сердце, любовникам она его ни за какие коврижки не доверяла, потому что целиком и полностью отдала любимой отрасли. Кто знает, быть может, она стала основоположником особого вида любви — ведомственного, бюрократического, или что-то в этом роде, и в будущем мы можем вполне ожидать появление женских отраслевых монастырей…

В последние годы, когда Кондрат Силыч ходил в министрах, Лилия Семеновна по существу руководила отраслью вместо него. Пригодились, значит, гены принцессы, употребленные на борьбу за дальнейшее и пр.

Без Лилии Семеновны, ее таланта и обаяния, красоты и ума, Кондрат Силыч никогда бы не стал министром, без нее давно бы сидел на пенсии. Она его держала, как кариатида, на себе, однако, в конце концов, Кондрат Силыч такую штуку отмочил… Штука его в аппаратный фольклор вошла как екатерининское «исчо». Извинить Кондрата Силыча при желании можно было и понять не мешало бы: его коллега, глава Миннибумбумтрямтряма, пожилой человек, на руководстве отраслью так одряхлел, что однажды в министерстве устроил сущий переполох. Все видели министра, входил в кабинет, и вдруг, не выходя никуда, пропал. В комнате отдыха не было, в столовой, где он питался протертыми блюдами, тоже. Тут не до шуток, если министр, напичканный государственными секретами, как сотня бронированных сейфов, вдруг бесследно пропадает. Переполошившиеся помощники и помощницы из виду выпустили, что при кабинете есть туалет. Вспомнили, кинулись — дверь заперта изнутри. И что же оказалось? Поднатужился немного божий одуванчик и умер от чрезмерного перенапряжения.

На второй день после похорон божьего одуванчика к Кондрату Силычу принесли срочно визировать важное правительственное постановление. Приехал из Совета министров чиновник, прошел безо всякого спросу к Кондрату Силычу. Лилия Семеновна за ним, потому что давно уже не оставляла шефа один на один с важными документами, подсказывала, где и что надо писать, формулировала резолюцию, поскольку с ними давно уже возникали затруднения. Стала Лилия Семеновна за спиной шефа и шепчет ему: «Визируется внизу», а сама к гостю, внимание оказать, печенье к чаю предложить, улыбнуться ему разок-другой — сорока еще нет, а в правительственном аппарате возглавляет отдел! Десять, от силы пятнадцать секунд оставался Кондрат Силыч без присмотра и — о, ужас! — на важном правительственном документе, на лицевой стороне, наискось стояла четкая и твердая резолюция: «Визируется внизу. К. Домкратьев».

— Что-о-о?! — вызверился товарищ из Совмина, заиграл желваками. — Теперь ясно, почему у нас ни трямтряма, ни бумбума.

Однако на то и государственная служба, чтобы все предусмотреть: пригодился Кондрату Силычу научный броненосец, возведенный им еще в ранге замминистра. На капитанском мостике там значился Филей Аккомодович Шанс, врио заместителя главного инженера, врио главного инженера и врио директора, впавший то ли в маразм, то ли в детство по причине весьма преклонного возраста — не мог же Кондрат Силыч в самом-то деле менять лично собой более молодого директора. И на сей раз Лилия Семеновна не изменила шефу, последовала, точно декабристка, за ссыльным патроном на окраину Москвы.

Филей Аккомодович, или попросту Филя, вернулся к исходной должности главного специалиста отдела-99. Об этом ветеране самой передовой в мире трямтрямнибумбумовской науки начали ходить анекдоты и легенды еще до второй мировой войны, даже раньше — в разгар индустриализации страны. В них высмеивалась поразительная жадность, из-за которой он так и не женился, дескать, эпохе тяжелой промышленности претят легкие лирические чувства.

За пять с половиной десятилетий неустанных трудов в трямтрямнибумбумовской науке Филя ни разу не дал положительного заключения ни на один проект, поскольку они требовали затраты средств, а на это он никак не мог пойти. Его уговаривали, убеждали, ругали, дожимали, вызывали на всякие бюро и ковры, ему угрожали, наконец, растолковывали, что на каждый рубль можно получить десять, пятьдесят, сто, тысячу рублей. Совершенно верно, один рубль потребует еще десять, пятьдесят, сто, тысячу рублей, говорил он щедрым за казенный кошт начальникам.

Этому Гобсеку плановой экономики, когда ее вздумали сделать экономной, цены не было, и товарищ Домкратьев возвысил его, приравнял к директору института, потому что за Филея Аккомодовича можно быть спокойным: отраслевая наука при нем не может не быть сверхэкономной, поскольку непущательный, запретительный, нельзяшный инстинкт у него был развит так же, как и жадность.