Александр Ольшанский - Стадия серых карликов

— Ё-о-моё-о! Растворились внутренности в спирту! — догадался он и опечалился: как же дальше-то жить, а? Без нутра негоже! Так это вовсе не Араплан, а паровозник Коновицын виноват в том, что у него внутри все рассосалось. И вспомнив анекдот про экстрасенса, после сеансов которого рубцы рассасывались, расстегнул ширинку и кинулся искать то, что положено. Ничего ровным счетом, ни мужских намеков, ни женских — гладь сплошная и полное отсутствие так называемых органов — ну как у манекена. Что же это: сверху звездочка упала прямо милому в штаны, что там было, все пропало, только б не было войны? Ну, нет, мужики, тут не частушки… И какая зараза позарилась? Было бы на что, а то ведь была одна отбывка номера!

Расстроенный окончательно Степка Лапшин побрел по шпалам, ругая себя за то, что не попросился на тепловозик — все-таки подбросил бы к какой-нибудь электричке. Не дошло вовремя. А ведь в кармане ни копейки, они меня что, на самом деле похоронить намылились? Всегда в нагрудном кармане лежал проездной билет, но теперь его там не было. Долго двигался Степка-рулило по шпалам или нет, публикатор расписывать не станет, тем более, что он вдруг глядь — рядом с окружной дорогой стоит дом Коновицына.

«Вот ты мне и нужон», — мстительно думал Степка, останавливаясь перед дверью железнодорожника-любителя. На двери не было никакого номера, тогда как вчера он был, но и не было тут вчера таблички со старорежимными буквами «БЕС-КУДНИКОВСКАЯ КОММУНА». Туда попал или не туда? Была не была, в случае чего: извините, ошибочка вышла.

— Явился не запылился? — проворчал Коновицын и уже на пороге спросил: — Привез?

— Чего? — оторопел Степка.

— Если спрашиваешь, то дело ясное, — сказал Коновицын и вразвалку, показывая, что у него даже спина недовольна, пошел в глубь квартиры.

— Да я и на работе не был… Да я…

— Если спирт брать, то не «да я»… А осинового сырья подвезти — тут «да я»…

Гр. Коновицын сел за стол на кухне, предложил гостю тоже приземляться. На тарелках лежало несколько кусочков обветрившейся уже селедки, пару кружочков колбасы и знаменитый завтрак туриста, сохранивший в неприкосновенности форму консервной банки и даже колечки на ее дне.

— Максим Романыч, ты… на дверь-то… эт-та… зачем поцепил?

Железнодорожник-любитель плеснул гостю в емкость граненого стекла, себе налил, мало, как украл, и, скривившись, объяснил:

— Комиссии замотали: три сразу, причем две от какой-то общественности. Спрашивают из одной: это на что же вы намекаете, когда через весь паровоз написали: «Наш паровоз, вперед лети! В коммуне остановка!»? На каком основании паровоз стоит в квартире? Пришлось написать на двери: «БЕС-КУДНИКОВСКАЯ КОММУНА». Бес , понимаешь, кудниковский, хм… Теперь по всем правилам: паровозу тут остановка. Так-то. Давай подымим, вира!

— Пей сам, я, пожалуй, пропущу раунд. Не идет что-то сегодня, — схитрил Степка, почувствовав, что Коновицын с откровенным любопытством ждет, как он будет пить, словно знает, что ему горло заговорили и много кой чего загипнотизировали.

— Нет-нет-нет, я один не могу. Алкаш я, что ли, чтобы одному пить? Один не могу, — заладил Коновицын.

Не лежала душа Степки к откровенности, и все тут. Не такой был Коновицын, как прежде. Ухмылочки, улыбочки, похмыкивания, высокомерие, мол, я вот он, а ты — шоферюга, извозчик самосвальный, все рыло в солидоле. И нехорошо как-то посверкивали голубоватым любопытным огоньком зрачки у хозяина, подернутые вроде бы как дымком. Может, в тот раз показался своим человеком, а в действительности он такой, как сейчас? Тогда, погоди…

— Ты каким, гад, спиртом меня угостил, а? — вцепился Степка в тонкую его курточку. — Каким спиртом, говори!

— Осиновым, — нагло ухмыльнулся тот. — Разве ты не знал об этом?

— Значит, древесным? — пытался трясти его Степка, но тот сидел непоколебимо, как монумент.

— Спирт осиновый, но формула винная. Небось, на халяву превысил норму? Тебе же говорилось: после литра действует, как древесный. Насколько мне известно, ты сразу три литра махнул. Махнул?

— Махнул, — уныло согласился Степка.

— Ну и?

— Внутренности растворились. И горло то ли заговорили, то ли закрылось совсем, запаялось.

— Это бывает. На нервной почве спазм пищевода, полная непроходимость.

— На нервной почве, говоришь? — Степка задумался: может, он говорит правду? — А что, все может быть. У меня вообще такое нервное происшествие — сроду не поверишь! В морг попал, думал вначале, что в кооперативный вытрезвитель. Один гад хотел последние пломбированные зубы выдрать. Еле сбежал…