Валерий Казаков - Чужая слёзница

Старушка подслеповато рассматривала непривычную казенную обстановку. Остановив взгляд на фотографиях, еще сильнее прищурилась и, узнав высоких особ, радостно заулыбалась, как будто в чужой, пугающей своей агрессивностью, городской толпе мелькнули знакомые и близкие лица. «Господи, как они в такой неуютности работают: ни цветочка, ни половичка, даже занавески какие-то тюремные, не по размерам, как подстреленные? И воздух мертвый какой-то. И сам-то бледненький, небось, за день уже так умаялся, что и головы-то от своих треклятых бумаг поднять не может. И пожалеть хочется, и боязно: вдруг как загонорится…. Помолчу лучше».

Павел Михайлович, уставившись в лежащую перед ним старую, полуторанедельной давности статистическую справку по животноводству, выжидал и наблюдал за посетительницей. «Странная птица, хотя на тронутую не похожа и на профессиональных кляузниц тоже. Держится спокойно, может, еще мало оборотов по кабинетам намотала? По объему папки можно предположить, что район и область уже прошла, не исключено, что не один раз. Вот только давай, Паша, без сопелек, на бабушку твою, покойницу, видите ли, она похожа, так все старушки друг на друга похожи, это они в юности, как разноцветные мотыльки к закату, все сплошь капустницы».

Он украдкой глянул на часы. «Еще пятнадцать минут, бери ее документы, пробеги наискосок, объясни, что будет принято, напиши резолюцию, можешь позвонить кому-нибудь для пущей важности и выпроваживай».

Павел Михайлович, вздохнув для порядка, отложил в сторону сводку и, пристально посмотрев в лицо старухи, подвинул к себе ее документы. Глаза привычно заскользили по бумаге, пропуская не имеющую значения словесную шелуху, в которую люди привыкли завертывать свои мысли. Любое прошение сегодняшнего гражданина России мало чем отличается от подобных бумаг былых времен, начиная с царских челобитень и заканчивая криком души, адресованного почему-то в ЦК или Политбюро КПСС. Любой документ начинался, как правило, со слёзницы, где проситель всеуничижительнейши жаловался на несправедливость и козни, творимые кем-то в отношении его или его семьи, при этом обязательно сигнализировал о нечистоплотности своего обидчика, а порой и вовсе открыто сообщающий о совершении тем противоправных деяний. Суть просьбы всегда находилась в конце представленного документа, так что слёзницы походили по своему построению друг на друга и отличались только содержанием и размерами. Чем больше листов содержал заглавный документ, тем менее опытен был проситель, тем он более наивен, полагая, что его писания будут кем-то полностью прочитаны, и именно от массы всевозможных подробностей, высокое начальство и примет единственно правильное решение. Ни один, даже малоопытный, чиновник никогда всего этого не читал. Просматривалась сначала первая страница, из которой было видно, куда терпелец уже обращался, на основании чего его отбрили, и окончание последнего листа, где, собственно, и содержалась сама просьба. Всего этого хватало для принятия решения: куда и кому направить документ для рассмотрения. За слёзницей, как за своеобразным паровозиком, тянулся внушительный состав из всевозможных справок, выписок, предыдущих ответов из менее значительных инстанций, их наличие должно было засвидетельствовать правдивость изложенного выше. Так уж повелось, что власть, в непогрешимость которой беззаветно верит любой человек, ему не доверяла и не доверяет. Ей все надо доказывать, и при этом, на каждой инстанции, по-новому. «Где справка о составе семьи?» «Нет, эта не годится! Во-первых, она выдавалась для представления в районное отделение другого ведомства, а сегодня вы обращаетесь в областную инстанцию. Во-вторых, прошло более полугода с момента ее выдачи. Это хорошо, что вы не разводились и не рожали, однако слова ваши к делу не пришьешь». На все просьбы и обещания, что справку вы поднесете завтра, следовал почти однотипный ответ: «Мужчина (или женщина), не морочьте мне голову, соберете все документы и приходите. Кто там следующий?» А следующий всегда был, дышал вам в затылок. И у следующего тоже была своя слёзница и свои надежды на начальника, и страх был, что, занявшись решением вашего вопроса, его жалобе достанется меньше внимания. Ну а страх, он, вестимо, рождает в человеке осторожность и неприязнь к себе подобному, от которого можно ждать любую подлянку.

Бабкина слёзница никаких доносов не содержала. Смешными, по школьному округлыми буквами, говорившими о том, что автору этой бумаги не часто приходилось брать в руки перо, излагалась краткая просьба об оставлении ее, Камовой Анны Григорьевны, ветерана труда, участника ВОВ, одинокой, для проживания в ее собственном доме, расположенном по такому-то адресу, а не отправлять в интернат для престарелых. Далее бабка сбивчиво обязывалась не беспокоить власти по вопросам подвоза топлива и доставки пенсии и, почему-то, со ссылкой на прилагаемую справку об удовлетворительном для своего возраста состоянии здоровья, уверяла, что может самостоятельно управляться с хозяйством и ходить за продуктами в магазин. Одним словом, бред какой-то.