Владимир Каминер - Russendisko. Рассказы

После концерта Маркус решил лично выразить «Березке» свое восхищение, а мне пришлось исполнять обязанности переводчика. Меньше чем через час мы уже сидели впятером в такси и направлялись к Маркусу домой. Девушек-березок, поехавших с нами, звали Катя, Ольга и Света, и их знакомство с Берлином ограничивалось до сих пор лицезрением пейзажа из окна гостиницы. По дороге мы приобрели национальные напитки обеих стран — три бутылки водки и ящик пива. Как выяснилось позже, тем самым мы совершили непоправимую ошибку. После того как вторая бутылка из-под водки полетела под стол, Маркус решил посвятить девушек в историю древних германцев. Он вытащил из шкафа копье и стал размахивать им прямо у них перед носом. Одна из девушек, Катя или Света, поняла, что надо обороняться. С неимоверной скоростью она разоружила германца и выкинула его копье в окно. Маркус рассвирепел и набросился на нее. Они принялись носиться друг за другом по квартире, мы — следом за ними. Полиция, которую вызвали соседи, попыталась нас помирить. В участке Маркус обвинил девушку-березку в нарушении неприкосновенности жилища, а она его — в семи различных преступлениях, включая изнасилование и покушение на убийство. Маркус орал, что девушка-березка во всем виновата сама.

Полиция проявила к делу неформальный подход и посоветовала нам побыстрее разбежаться в разные стороны. А чтобы Маркус немного поостыл, его приковали наручниками к двери участка. Вот тут-то с ним и заговорил какой-то человек, представившийся репортером из «Берлинер Цайтунг». Он-де просто проходил мимо и решил узнать, что здесь происходит. «Безобразие», — лаконично ответил Маркус. Не долго думая, репортер извлек из сумки фотоаппарат и сделал несколько снимков. На следующий день в «Берлинер Цайтунг» красовалась фотография прикованного к двери Маркуса. Подпись под ней гласила: «Жестокая расправа полиции с югославскими бандитами».

Перевод Н. Клименюка

Места, откуда я родом, для жизни не приспособлены. Из-за сильного ветра и постоянных неурядиц с общественным транспортом любое начинание оказывается чрезвычайно затруднительным. Нечеловеческую усталость начинаешь ощущать уже в четырнадцать лет, а по-настоящему отдохнуть удается разве что только в сорок пять. Очень часто идешь в магазин — и больше не возвращаешься, или садишься писать роман, и замечаешь где-нибудь на 2000-й странице, что потерял нить повествования, и приходится начинать все с начала. Это — жизнь в безвременье, одно из величайших достижений которой — возможность умереть в собственной постели.

А здесь все по-другому. Здесь можно жить одновременно несколько жизней, свою и чью-нибудь еще. Для любителей двойной жизни Берлин — идеальный город. Здесь все оказывается не тем, чем оно кажется. Недавно я видел, как кассирша из нашей сберкассы, симпатичная пышка с фамилией Вольф на значке на ее форменной блузке, танцует «аудиобалет» в одном из бесчисленных берлинских театров. Каждый второй вечер она напяливает на себя плексигласовую пачку, в которую вмонтирована звукозаписывающая и воспроизводящая аппаратура. Потом фрау Вольф начинает слегка покручивать задом, ее движения трансформируются в своего рода музыку, которая раздается из пачки и задает ритм для всей группы. Фрау Вольф и другие кассиры как одержимые скачут по сцене — и так до полного самозабвения. В прошлом году дамы ездили на фестиваль аудио-балета в Японию и даже получили там приз.

С герром Хайзенбергом я познакомился в бюро по трудоустройству. К тому времени я уже довольно долго был безработным. Его же задача заключалась в том, чтобы уговаривать людей с не пользующимися спросом профессиями — например, актеров, режиссеров или теологов — пройти курсы переквалификации. Герр Хайзенберг часто апеллировал к доводам разума. «Я очень люблю искусство, — говорил он мне, — я очень рад, что оно теперь буквально на каждом углу. Но вам я настоятельно советую заняться чем-нибудь разумным. Станьте бизнесменом или, к примеру, столяром». Цвет галстука Хайзенберга идеально гармонировал с обоями в его кабинете. Говорил он очень убедительно и этим безнадежно испортил мне настроение на весь оставшийся день. А получилось так, что именно в этот вечер я должен был показать моей матери ночную жизнь Берлина. Я уже давно пообещал ей такую экскурсию, и она сгорала от нетерпения. Около полуночи мы зашли в гей-клуб в Митте. Там я поведал маме о расстроившем меня разговоре в бюро по трудоустройству. И вдруг я заметил в углу Хайзенберга. Он был в джинсах и желтой кожаной куртке, на шее у него висела увесистая золотая цепь, а на коленях сидел молоденький таиландец и смеялся. «Кстати, а вот и он — мой консультант по трудоустройству», — сказал я маме, которая осторожно оглядывалась, качая головой и повторяя «что за свинство!».