Фёдор Углов - Сердце хирурга [litres]

– Со счетом три, – говорю наркотизатору, – включите рубильник и выключите как можно быстрее, через долю секунды! Поняли? Итак… приготовились… раз… два… три!

Электрический удар! Вспышка, ослепительные искры! Фибрилляции нет… А если сердце не фибриллирует, его уже никак не заставишь работать! Но что это? Легкое сокращение сердца! Второе… Через секунды – третье… И… сердце забилось! Бурно… весело (начал действовать адреналин)!

В операционной – тоже бурное оживление. Приведя свои нервы в порядок, тут же попросил всех успокоиться… Ничего не предпринимая, даю сердцу возможность поработать несколько минут вот так, в открытом виде. Что за чудесные мгновения в моей жизни!.. Очень нежно прикасаясь, ушил рану ушка, перикарда и рану грудной клетки… Сердце Тани бьется без перебоев. Давление тоже держится. Усиленно подаем кислород, вводим обезболивающие, сердечные, кровь… Сокращения сердца полные, давление нормальное!

Когда состояние больной уже не внушало опасения, вышел из операционной, оставив там помощников и наркотизатора. Сил хватило на несколько шагов – до подоконника… Присел на него выжатый до предела и… такой счастливый, каким, наверно, давно не был.

Санитарка прямо сюда приносит мне чай.

– Шампанское не предусмотрели, – говорю ей. – Не чай, шампанское!

– Ой, Федор Григорьевич, вы ж не выпиваете! – смеется она.

– Мало ли что! Человек родился… Заново… во второй раз! Как же без шампанского?

– Ну да, – машет рукой пожилая санитарка, – они у вас тут каждый раз по новой рождаются… сколько!

– Нет, Васильевна, это не то, как всегда… это…

Как объяснишь?! На это ведь тоже силы нужны. Возвращаюсь в операционную…

А наутро у больной внезапно выявляется картина послеоперационной пневмонии! Дополнительная нагрузка на больное сердце, еще не оправившееся после операции и такого тяжелого испытания!

Много нелегких дней и ночей провели мы возле Тани, пока постепенно – очень медленно – она не стала поправляться. Через месяц уже понемногу ходила, а еще через полтора мы смогли выписать ее из клиники.

Как и другие – вышла от нас и… затерялась в оживленной людской толпе! Жизнь звала ее…

Правда, эту больную, Татьяну Градусову, мы не хотели терять из вида, и по нашим вызовам она много раз бывала у нас. Последний осмотр провели через шестнадцать лет с момента операции, день в день. Когда-то почти полный инвалид, нынче она в добром здравии, имеет мужа и детей, работает в одном из учреждений Ленинграда…

Когда осенью 1954 года я был на Международном конгрессе анестезиологов в Гааге и выступал с докладом об обезболивании при митральной комиссуротомии, то рассказал об операции у Татьяны Градусовой, сославшись на то, что аппарат испортился. Совершенно неожиданно для меня сообщение вызвало оживление в зале. Меня буквально забросали вопросами, а в конце дискуссии председательствующий, парижский профессор Югенар, сказал, что это – единственный случай, ничего подобного в мировой медицинской литературе еще не было описано. Он дал высокую оценку находчивости хирурга и тепло поблагодарил меня за несомненную полезность сообщения…

После первой успешной операции нам в клинике удалось провести еще несколько похожих – у очень тяжелых больных. И все с благоприятным исходом! В газетах «Известия», «Советская Россия», «Ленинградская правда» и других тут же появились репортажи о том, что мы оперируем тех, кого хирурги других медицинских учреждений признавали неоперабельными… Эти статьи с громкими названиями, вроде таких: «Возвращение к жизни», «Сердцу дали свободу», а также наши научные статьи, попадавшие к врачам далеких городов и окраин, создали нам большую популярность. Сразу же в клинику хлынул поток отчаявшихся в своем исцелении больных, как было до этого с легочниками. Кроме того, почта приносила сотни, тысячи писем с просьбами разрешить приехать на операцию! Каждый больной, как правило, о своей болезни писал подробно, поражая нас медицинскими познаниями. И поскольку у нас в штате не было секретаря, переписка с больными выросла в целую проблему. А не отвечать нельзя. Мы же понимали, с каким нетерпением ждали нашего ответа, выкраивали на это ночные часы да те редкие свободные минуты, что выпадали нам…

Конечно, тяжелые больные требовали к себе внимания в десять раз больше, чем обычные больные, и уход за ними должен был быть особенный, а штат оставался тем же самым! Когда в клинике один-два таких – это еще ничего. Но если тяжелых половина из общего числа больных, персонал сбивается с ног, на плечи каждого ложится столько дел и обязанностей, что работай по двадцать четыре часа в сутки – со всем не справишься. По этой причине, разумеется, кое-кто из медсестер и нянечек уходил от нас, искали для себя место поспокойнее. Оставались те, кто понимал большие задачи клиники и дорожил коллективом.