Петер Хандке - Медленное возвращение домой

Заселенная местность пересекалась бесчисленными тропинками, которые совсем не обязательно служили для того, чтобы соединять отдельные дома, многие из них просто вели к какой-нибудь группе деревьев, или уходили в лес и там обрывались, или же превращались в подземные туннели, которые уже в свою очередь разбегались в разные стороны, чтобы потом, где-нибудь глубоко под землей, перейти в запутанный лабиринт лисьих ходов. Непроходимые леса окружали поселок, и, более того, дремучие чащобы и весь этот доисторический пейзаж сохраняли в целом свою исконную девственность и все еще господствовали здесь, даже на территории общины. Вся эта местность никогда не распахивалась, и потому здесь никогда не было никаких полей или каких-либо других форм ландшафта, отмеченных печатью цивилизации; если не считать небольших насыпей для жилых домов, в целом естественный рельеф земной поверхности здесь нигде не был нарушен, и даже более или менее широкие дороги следовали здесь многочисленным неровностям почвы, которая только с воздуха казалась плоской (единственным «полем», соответственно, была, не считая взлетно-посадочной полосы, возникшая в результате насыпных работ короткая и довольно широкая щебеночная дорога, которая, будучи закрытым объектом, вела к военной базе, расположенной среди болот). И поскольку большинство хижин были сооружены на сваях, то и под ними, на всей этой застроенной территории, поверхность земли сохранила свой первозданный вид со всеми ложбинками, впадинами и неровностями.

И, словно стараясь приладиться к неухоженному, первобытному ландшафту, жилые дома, разбросанные тут и там среди кустов, нигде не объединялись в группы; они были просто натырканы кое-как, каждый дом сам по себе, часто далеко от дорог, к которым они к тому же, как правило, были повернуты задней стороной. И не было ни одного-единственного места, откуда открывался бы вид на всю колонию в целом, которая была по-своему знаменита, являясь единственным поселением в здешних местах: каждое строение выглядело так, будто за ним ничего больше не было.

И только с самолета можно было бы случайно заметить регулярные очертания небольшого городка и в том, как он был расположен – среди непроходимых лесов на берегу реки, – усмотреть даже какую-то прелесть; какая, неожиданность – увидеть сеть улиц, пересекающихся под прямым углом, и даже, как положено, главную улицу, разрезающую по диагонали город наподобие «Бродвея», – идеальное место, сочетающее в себе цивилизованность и природную первозданность, поблескивающее медными дверными ручками в утреннем свете и обволакиваемое туманом, поднимающимся из бесконечной светло-коричневой массы соснового заповедника.

Правда, в этой уютной и как будто бы плодородной долине реки – невысокие лохматые хвойные деревья молено было принять за виноградники – не хватало участков земли, занятых полями и лугами (отсутствие которых не осознавалось с первого взгляда), а также большой дороги, которая тянулась бы до самого горизонта. (А большинство хижин и все эти поломанные машины и проржавевшие электроприборы, разбросанные повсюду, превращались, если на них смотреть сверху, в развороченные контейнеры для мусора.)

Дом с высокой крышей принадлежал вместе с белой деревянной церковью к числу самых высоких строений в здешних местах, и только в нем имелся чердак, которые оба его обитателя временно использовали под фотолабораторию; высокая крыша служила своего рода ориентиром, потому что даже в пределах заселенного района нетрудно было заблудиться среди всех этих кустов и болот.

Зоргер рано встал и поспешил заняться делами. Солнце еще не взошло, но гладкие камушки уже поблескивали на берегу, где в этот момент он и стоял, зарисовывая выглядывавшую из воды ближайшую отмель, по которой тянулись горизонтальные бугристые линии, получившиеся из вынесенных на берег листьев, бурелома и хвои, – отметины, показывающие, как резко понизился за ночь уровень воды. Было холодно, но он не чувствовал этого; любая погода оживляла его, если только ему удавалось выйти на свежий воздух и, собрав все свои силы, отдаться ему целиком и полностью.

Он предпочитал рисовать, а не фотографировать, даже если речь шла о материале для работы, потому что только тогда он постигал ландшафт во всех его формах, и всякий раз он не уставал удивляться тому, какое множество форм обнаруживалось при этом даже в тех местах, которые на первый взгляд казались пустынными и монотонными. Кроме того, перенося на бумагу, линия за линией, рельеф той или иной местности – по возможности максимально точно, избегая принятой в его науке схематизации и ничего не опуская, – он одновременно приближал к себе эту местность, так что потом он с чистой совестью мог сказать, пусть всего-навсего самому себе, что действительно побывал там.