Алексей Сейл - Живодер

— Да, — согласилась она, — но зато какое удовольствие они доставляют — так приятно чувствовать, что рядом есть живое существо.

— Я знаю, и мне этого страшно не хватает. Но с каждым годом терять котов становится все тяжелее и тяжелее. Это чувство накапливается со временем, и потом, когда умирает очередной кот, наступает такой момент, когда ты понимаешь, что никакое удовольствие не может сравниться с той непереносимой болью, которую доставляет их смерть. И каким бы тяжелым и неприятным ни было это чувство, понимаешь, что лучше больше не заводить котов, — ты лишаешь себя удовольствия, но, по крайней мере, избавляешься и от страданий.

Впрочем, в том, что я говорил, безусловно был элемент расчета. Я не знал в Лондоне ни одного человека, который мог бы дать мне совет относительно старых шляп… и не знаю, о чем я думал, флиртуя с девушкой, которая была младше меня на сорок лет, но именно этим я и занимался. Наверное, это каким-то образом было связано с рассказом Порлока о том, что он живет с двумя женщинами. Если он может, то почему бы и мне хотя бы не пофлиртовать с молодой симпатичной женщиной? Все казалось возможным. К толу же вряд ли бы мне удалось ее охмурить. Да и что бы я стал с ней делать?

— Знаете, по-моему, лучше любить и потерять… — промолвила она, лениво поигрывая серебряным колечком, продернутым через ее гулок, сквозь которое цепочка уход ила вниз в лоно тьмы.

— Только не тогда, когда теряешь уже пятнадцатого… — возразил я. — Вся моя жизнь разделена на разных Полли, Принцев и Бинго…

— Томас Элиот?

— Что-то вроде.

— У него много стихотворений о кошках.

— Да, хотя в данном случае я пытался сделать кошачье переложение "Бесплодной земли". Вы любите поэзию? — спросил я.

— Только стихи о котах.

— Да?

— Да нет, я шучу. Мне нравится кое-что из прошлого века. Оуэн, Оден, Макнис, Бетжемен, Джон Хели. Раньше я их не понимала.

Я не ожидал, что она упомянет мое имя, но почему-то расстроился, когда не услышал его.

— До этого тоже писали стихи о котах, — заметил я. — Вот помню "Оду на смерть любимого кота, утонувшего в аквариуме с золотыми рыбками" Томаса Грея.

Она задумалась.

— Как-то это очень печально звучит. Послушайте, вам действительно так нужна эта шляпа "May May"? — помолчав, спросила она.

— Да, у меня есть приятель, который просто жить не может без нее, — ответил я.

— На Камденском рынке по воскресеньям торгует один парень, у которого она может быть. Если хотите, я съезду туда с вами завтра… Я все равно туда собиралась, так что мне это не составит труда.

— Да, это было бы замечательно. Где мы встретимся?

— В час у станции метро "Камден".

— Отлично. Как вас зовут?

— Мерси, Мерси Раш. А вас?

— Хилари Уит.

— До завтра, Хилари.

— Увидимся в час, Мерси.

Я абсолютно одурел от счастья и полдороги до вокзала прошел пешком, прежде чем пришел в себя. Каким-то образом мне надо было взять себя в руки: она была всего лишь любезна, она проводит меня до прилавка и уйдет, нет, она пригласит меня в клуб, и мы… да прекрати же ты, глупый старик.

Времени оставалось много, и я не знал, чем его занять. Я полагал, что мне без проблем удастся вернуться в Нортгемптоншир. Однако объявление на газетной стойке избавило меня от этого заблуждения: "Страшная железнодорожная катастрофа, движение приостановлено"— жизнерадостно сообщало оно. Таким образом, на весь субботний вечер я застрял в Лондоне.

Субботние вечера всегда казались мне самым тяжелым временем для человека, в одиночестве оказавшегося в чужом городе. Все возвращаются домой, чтобы принять ванну перед обильным обедом в кругу любящей семьи, а ты стоишь под дождем и наблюдаешь через окна за их ярко освещенным счастьем.

К счастью, я продолжал ежегодно платить членские взносы в размере пятидесяти фунтов как провинциальный член Кенсингтонского художественного клуба, поэтому мне было где преклонить голову и поесть. Я с радостью обнаружил, что он по-прежнему является бастионом презренных старомодных обычаев и не пошел ни на какие уступки современному пуританству. В баре, с пола до потолка увешанном изображениями людей, вещей и животных в золоченых рамах, все курили, а многие из моих ровесников были основательно пьяны. Какой-то старик, разглагольствующий о гольфе, катался по полу из соображений наглядности, дама лет сорока, сняв кофточку и лифчик, отплясывала на рояле под джазовую музыку, которую исполнял тип с повязкой на глазу и вандейковской бородой, а другая дама хлопнула меня по плечу, как только я заказал себе выпивку.