Симона Бовуар - Зрелость

На стенах Парижа мы увидели распластавшуюся улитку цветов английских и американских флагов и ползущую вдоль итальянского побережья; незадолго до этого мы узнали, что продвижение союзников к Риму стремительно развивается; пресса не скрывала, что час высадки близок. Во «Флоре» атмосфера менялась. Франсис Вентенон сказал мне по секрету, что он целиком связал себя с движением Сопротивления. Псевдосекретарь Лаваля исчез так же, как и Зизи Дюгоммье. Лица редакторов «Пилори» и «Жерб» вытянулись; в то утро, когда газеты сообщили о казни Пюшё, они поздоровались кивком головы, казалось, у них не было сил говорить. Один из них в конце концов выдавил из себя фразу. «Это суд над нами», — произнес он. «Да», — ответил другой, и глаза их затуманились. Сотрудника «Пилори» повесили в дни Освобождения; судьба его собрата мне неизвестна.

Внезапно небо над нашими головами омрачилось: арестовали Бурлу. Лиза, которой бомбардировки не давали спать и которая никогда не ела досыта, уехала в Ла-Пуэз. Бурла продолжал жить в их комнате; однажды все-таки он провел ночь у своего отца. Немцы позвонили в пять часов утра и обоих увезли в Дранси. Месье Бурла жил с белокурой арийкой, которую не тронули; уходя, Бурла обнял ее. «Я не умру, потому что не хочу умирать», — сказал он ей. Она тут же связалась, уж не знаю через кого, с одним немцем, который называл себя Феликсом и обещал за три или четыре миллиона спасти отца и сына. Он подкупил сторожа, и Лиза, в тревоге вернувшаяся в Париж, получила от Бурлы несколько записок, нацарапанных на клочках бумаги; с ними обращаются довольно грубо, писал он, но они не теряют бодрости духа; они доверяли Феликсу. И, казалось, не без основания. Однажды утром Феликс сообщил блондинке, что всех заключенных Дранси отправили в Германию, однако ему удалось добиться, чтобы двух его подопечных оставили. Во второй половине дня по цветущей весне я провожала Лизу в Дранси. В ближайшем от вокзала кафе нам сказали, что ночью бронепоезда тронулись со станции и что в высотных домах никого не осталось. Мы подошли к проволочным заграждениям; соломенные тюфяки проветривались на краю открытых окон, и в комнатах — никого. Мы захватили свои бинокли и вдалеке заметили два силуэта, наклонявшихся к нам. Бурла снял свой берет и радостно помахал им, обнажив бритый череп. Да, Феликс сдержал слово. Через день он рассказал блондинке, что обоих Бурла перевели в лагерь американских пленных: скоро он вызволит их оттуда; питались они хорошо, загорали на солнце, но нуждались в белье; блондинка с Лизой набили бельем целый чемодан. Лиза никогда не видела Феликса; она знали лишь то, что рассказывала ей блондинка, которая увлеклась им: она вязала для него пуловеры. Лиза попросила, чтобы он принес записку от Бурлы: он ничего не принес. Она настаивала, требовала кольцо, которое она подарила Бурле, и с которым он никогда не расставался; никакого кольца. Она испугалась. Почему такое молчание? Где находится наконец этот лагерь пленных? Блондинка выглядела смущенной; была ли она жертвой обмана Феликса или его сообщницей, или же пыталась уберечь Лизу, как можно дольше оставляя ее в неведении? Она долгое время упорствовала, прежде чем передать ответ немца: «Их давно уже убили».

Я была потрясена и состоянием Лизы, и своим собственным переживанием; меня возмущало множество смертей, но эта коснулась меня глубоко. Бурла жил в непосредственной близости со мной, я приняла его сердцем, и ему было всего девятнадцать лет. Сартр осторожно пытался убедить меня, что в каком-то смысле любая жизнь конечна, что умереть в девятнадцать лет не более абсурдно, чем в восемьдесят: я ему не верила. Сколько городов и лиц мог бы полюбить Бурла, и он их не увидит! Каждое утро, открывая глаза, я крала у него мир. Самое скверное было то, что я ни у кого ничего не крала; никто не мог сказать: «У меня украли мир». Смерть Бурлы ничем не подтверждалась; нет ни могилы, ни трупа, ни единой кости. Словно ничего, абсолютно ничего и не случилось. Нашлись лишь несколько слов от него на клочке бумаги: «Я не умер. Нас только разлучили». Это были слова из другой эпохи. А теперь никого не было, чтобы сказать: «Нас разлучили». Это небытие мутило мне разум, я терялась. А потом я возвращалась на землю, но она обжигала меня. Почему все так произошло? Почему именно в эту ночь он ночевал у отца? Почему отец считал себя в безопасности, почему мы поверили ему? Неужели это блондинка, его миллионы и Феликс убили его? При депортации он, возможно, остался бы жив. Вопросы были бессмысленные, но они не давали мне покоя. Был и еще один, который я с ужасом задавала себе. Бурла сказал: «Я не умру, потому что не хочу умирать». Он не выбирал встречу со смертью, она обрушилась на него без его согласия: успел ли он увидеть ее лицом к лицу? Кого убили первым: отца или его? Если бы он знал, я в этом уверена, во весь голос или про себя он крикнул бы нет , и этот чудовищный всплеск, хоть и тщетно, но навсегда оставался бы запечатленным в вечности. Он крикнул бы «нет», и больше ничего бы не было. Эта история казалась мне невыносимой. Но я ее вынесла.