Лоуренс Норфолк - В обличье вепря

Дверь открыла мама.

— Отец ушел в город. Вернется поздно.

На ней было хлопчатобумажное летнее платье в мелкий синий цветочек. Едва заметный макияж, небрежно подколотые волосы. Он заглянул в переднюю гостиную. На столе печенье и пирожные.

— Куда — в город? — спросил он, хотя ответ знал заранее.

Отец выпивает с Петре Вальтером, который работает доводчиком на мебельной фабрике Люпу и живет на Флюргассе. У них был план эмигрировать вместе с семьями в Южную Америку; оба прекрасно знали, что плану этому воплотиться в жизнь не суждено ни при каких условиях, но тем не менее он требовал длительных и усердных обсуждений, по два-три раза в неделю. До этого был другой план: построить на маленьком клочке земли, который достался двум братьям, работающим на складе пиломатериалов, в наследство, несколько домов двойного назначения. Внизу мастерская, наверху жилые комнаты. А до этого речь шла об организации маклерской конторы по грузовым перевозкам — или все-таки в промежуток вклинивается та несчастная авантюра, на паях с шурином, дядей Давидом?

— Где все? — спросила мама, — Где Рут?

— На репетиции, — без всякого выражения в голосе ответил он. — Она же тебе говорила.

— По понедельникам и четвергам, — с отсутствующим видом повторила мама, — Ну что же, значит, придется удовольствоваться обществом Якоба, Лотты и — кто там еще? Эрих? В прошлый раз у нас вышел чудесный разговор о… О чем бишь мы говорили в тот раз? И столько всего недоговоренного осталось.

Она заглянула ему через плечо, так, словно ожидала увидеть лестницу, битком забитую гостями, которых — и она прекрасно об этом знала — там, конечно же, не было. Продолжения «того» разговора не будет, да и сам разговор состоялся уже более двух месяцев тому назад.

— Ведь ты же мне обещал, Сол, — сказала она с упреком в голосе. И сделала не слишком определенный жест в сторону кухни, — Я на эти приготовления целый день убила, а ты даже не удосужился привести друзей просто попить чаю. Почему?

Он уловил в ее голосе нарастающую звонкую нотку и подавил в себе желание ответить, что ничего подобного он ее делать не заставлял. «Самая печальная лошадь на свете». Что Рут имела в виду?

Тон у мамы стал более резким. Она покачала головой и сказала:

— Я так от тебя устала, Сол. Я за последнее время вообще очень устала.

Это была правда, и Сол это знал. Часто он возвращался домой и обнаруживал, что она даже не вставала с постели и пролежала весь день, глядя прямо перед собой, в потолок, в одну точку. Что-то с ней было не так, и говорить об этом было не принято. Однажды он услышал, как она плачет в передней гостиной, вышел к ней и сказал, что дальше так продолжаться не может. Она улыбнулась сквозь слезы, тронутая его заботой, и сказала, чтобы он по этому поводу не переживал. Он взял обеими руками ее ладонь и попытался поговорить с ней начистоту. Им всем нужно будет измениться, всем троим. Она кивнула, потом высвободила руку, поднялась и пошла через всю комнату к буфету, где в хрустальной вазе стоял букет сухих цветов.

Потом вынесла вазу в выложенный плиткой коридор и уронила ее на пол.

А сейчас она просто повернулась к нему спиной, быстрым шагом ушла на кухню и затворила за собой дверь. Перезвон посуды и звук чая, который выливают из заварочного чайника. Должно быть, не час и не два простоял на столе, совершенно холодный. Тарелки и блюдца составить в стопки, чашки повесить на место. Потом на несколько секунд — тишина. А потом он услышал, как она плачет.

Он стоял и слушал, не в силах сделать шаг ни вперед, ни назад. Ему не хотелось ни оставаться здесь, ни уезжать отсюда.

Вена. Париж. Берлин.

— Что такое ты на этот раз натворил?

Он вздрогнул, услышав голос отца. Сквозь легкую одышку после подъема по лестнице.

— Что ты натворил? — повторил отец.

Сол покачал головой и отвернулся.

— Ничего.

— Вот именно, — тут же среагировал отец. — Ни на что другое ты и не способен.

Через ритуал извержения Сол прошел в состоянии плавающем — при полной ясности видения: рукопожатия, снятие макияжа, коридоры, лифт. Двери лифта раскатились в стороны, открыв вид на далекие стеклянные стены, в которых бесплотные образы мужчин и женщин, раскинувшихся на низеньких кушетках и креслах, смотрели на свисающие с потолка экраны.

— Мадам Лакнер была вынуждена уехать чуть раньше, — раздался над ухом голос Славы, — Вся ее группа уже собралась в ресторане. Она просила передать вам свои извинения.