Лоуренс Норфолк - В обличье вепря

Никому.

Но этих маленьких островков стало больше — теперь она отчетливо это видела, — и они двигались. Они были куда меньше и ближе, чем ей показалось поначалу. Они появились из устья Ликорма, в количестве двух или трех десятков. Флотилия крохотных суденышек пересекала залив, осторожно пробираясь за отмелями, которым каждое из них старательно подражало и которые неподвижностью своей выдавали их, и в каждом сидело по существу, которое было создано, чтобы стать мужчиной, и шевелило теперь веслами. Сперва она подумала о горожанах, пропавших утром, забросив свое безумное жертвоприношение. Но тех были сотни, может быть, даже тысячи. Она тряхнула головой и повернулась, чтобы крикнуть о своем открытии.

Перед ней стоял Мелеагр, пустота в форме мужчины, на фоне закатного солнца. Он тоже видел ползущие по воде чешуйки тьмы или знал, что они там будут, но держал язык на привязи — точно так же, как сейчас одним взглядом сковал язык ей. Серая тень сумерек соскользнула на залив и смешала его воды со всем тем, что двигалось по ним. Она тоже держала его: своим молчаливым согласием, которое наполовину шло от готовности подчиниться мужчине, что стоял над ней на берегу реки, но так и не осмелился подойти, наполовину от готовности подарить ему то, чего он хотел от нее сейчас, в тени Аракинфа, и здесь, в окружении мужчин, которых вел на верную смерть: дар, который принял форму ее молчания.

Меланион мог выследить зверя, которого они искали; Мелеагр мог его убить. Но не оба сразу. Попытка выбрать между ними сделает ее слабой, подумала она, когда настанет время выбирать.

Охотникам в эту ночь снился вепрь. На северо-западе, над коренастыми вершинами Акарнанского хребта ярилась и громыхала гроза, то и дело выхватывая из тьмы их лежащие вповалку тела. Прокатившись над озером Трихонидой, она разбилась о северные горы, излившись молчаливыми потоками дождя, который тут же заполнил каждую впадину на негостеприимной местной земле. Раскаты грома переместились к югу, растягиваясь, затихая, возвращаясь снова, так что слитный этот гул достиг спящих героев и вошел в их сны. Они лежали там, где каждый упал на землю, и далекая гроза эхом отдавалась в их набрякших усталостью головах, превращаясь в стук копыт. Потому что в тот момент, когда зверь выходит из болотистых своих прибежищ и перебирается на твердую почву, кажется, что земля начинает вибрировать под ногами.

Охотники всегда принимали к сведению этот знак, приняли они его к сведению и сейчас. Именно этот звук был последним, который слышал в своей жизни Идмон, умерший от раны в паху и погребенный аргонавтами с подветренной стороны мыса Ахеронт [110]. В тот раз Пелей и Ид убили зверя и оставили его голову и шкуру гнить на месте. Гром бежал все дальше, отдаваясь от остановившихся Симплегад [111]и откатываясь обратно через море в окрестности Фтии, где однажды некий брат услышал тот же звук, а другие двое были притворщики. Эта охота — предлог. Несчастного Фока сбросят в колодец. Пелея и Теламона сперва обвинят в убийстве, потом приговорят к изгнанию [112], а потом они окажутся здесь, в пространстве сна. Лаэрт видит двух мужчин: один молодой, другой старый — как они пробираются сквозь заросли мирта и лавра. В руках у них кизиловые копья. Младший смотрит вверх: легкий отзвук грома прокатился где-то на самой грани слышимости и тут же вышел на другой, более настойчивый регистр звучания. Старший фиксирует взгляд на подлеске. Эти двое мужчин напоминают его самого: каким он был и каким будет. Их головы поворачиваются с такой мучительной неспешностью. Какая-то иная сила управляет этим сном, всепроникающая вялость, которая обращает мускулы рук и ног в свинец, а кипящий мозг сновидца — в окатанный ветром и нагретый солнцем камень, над которым в перегретом мареве реет сон. Вместо поводьев — цепи, и они то уводят вбок, то звенят от напряжения, когда Адмет натягивает их, чтобы заставить льва и кабана против воли идти по той колее, которая принесет ему руку дочери Пелия [113]. Их рык и храп скрежещут у него в ушах. Его спина запятнана их пеной.

Вепрь выпрыгивает из темноты и мечется у костра между спящими. Их головы подпрыгивают, когда чудовище с шумным выдохом приземляется между ними, выбив копытами четыре небольшие кротовины. Каждый из них — как дышащая осажденная крепость. Будущее невнятно и набрано, как мозаика, из прошлых событий, из обязательств и неразрешимых проблем, которые запуганы клубком. Земля дрожит и ходит ходуном, потом успокаивается. Красный глаз огня с ходом часов гаснет. Приходит утро. Выжившие сыновья Фестия — Ификл, Афар, Евипп, Плексипп, Еврипил, Протой, Прокаон, Клитий и Иппофой — исчезли. Охотники поднимают головы от тяжкого сна и видят знак, оставленный дезертирами, который может предвещать как счастье, так и несчастье, может оказаться и отвратительным тотемом, и скорбным напоминанием: брошенный братьями труп Комета сидит у входа в рощу, прислонившись к стволу огромной ольхи, и к руке его привязано копье.