Мы пожали руки, очень формально, он поставил штамп в мой паспорт, спросил, направляюсь ли я все в тот же город. Я сказал: да. Он спросил: каникулы? Я сказал: да. И брак, сказал он, как насчет этого? Я сказал: трудно. Это был правильный ответ для человека, у которого девять детей. Он сказал:
— Вы знаете, почему у меня девять детей?
— Почему?
— Потому что, когда я стану старым и начну класть в штаны, будет кому за мной присмотреть.
Выражение его лица ничуть не изменилось.
Женщина с губной помадой все еще смотрела на меня, когда я шагнул из здания аэропорта в слепящий солнечный свет, она нахмурилась, словно в уме все еще продолжала разговаривать со мной, гадая, получилось ли у нее сказать все правильно, выразиться достаточно ясно.
Я собирался взять такси, но потом подумал: нет, мне недостает давления тел вокруг меня, тел, запах которых я мог чувствовать, обезличенной болтовни, остановок, чтобы купить пива, и чтобы шофер вез свою девушку куда-нибудь за пару миль за город. Было только два часа; до заката были часы, и часы, и часы, и часы, вся вторая половина дня, целый вечер. Никакой спешки. Я сделаю это на воде, теперь это будет похоже на то, словно порезаться рыболовной леской.
Я вскарабкался в красный фургон и сел у окна сзади; мы стояли четверть часа, дымясь на солнцепеке, шофер тянул с отъездом, дожидаясь, пока наберется полный автобус, пассажиры начинали суетиться. (Мы скоро отправляемся? Вы сказали — пять минут.) Я смотрел в окно на пламенеющую зелень, за аэропортом поднимались холмы, высокие деревья вздымали верхушки над другими. Поднимались и сгибались надо мной. Войди в меня.
А потом дверь закрылась и мы тронулись, немецкую девушку прижало ко мне, когда мы рванулись вперед по крутящимся улочкам к вершине холма, а потом направились к побережью, море внизу, риф с белым козырьком пены, бьющиеся волны, немецкая девушка потела, обмахиваясь визой. Как давно это было, думал я, когда меня касалось чье-то тело, когда я чувствовал запах женского пота? Вот это и есть жизнь.
— Набились, словно сельди в бочку, — сказала она на веселом английском. У нее были красные прыщи на щеках, как у той девушки на похоронах. Дочери Клэр Инглиш. Я буду помнить, как ты выглядела, моя мамочка, но не ту, какой ты была в конце. Именно так она сказала? Что-то вроде этого. И все же довольно жестко. Но может быть, именно так они говорили друг с другом, обнажались до такой степени, как та женщина в самолете.
Там были все остановки, которые я представлял: высокий парень, лет двадцати, исчезнувший за пальмовым деревом (он слишком много выпил в самолете); бородатый профессор, купивший ящик местного пива и пустивший его по рядам; еще одна остановка, когда водитель охотился за CD сингалезского рока, того, который приводил в вибрацию автобусный скелет, пассажиры качали в такт головой. Мы со свистом внеслись в ущелье, горы смыкали свои руки с обеих сторон, океан скрылся из вида, через джунгли вилась река, а за ней виднелся город с красными крышами.
— Это рай, да, — сказала германская девушка.
— Будем надеяться, — сказал я.
В мире существует такая красота, думал я, такая красота.
Когда я ехал к отелю, всегда шел дождь, и на этот раз тоже. Мгновенная, неразборчивая заметка, как та, что делают ученики перед уроком. Небо потемнело, тень упала на тростниковые поля, капли дождя стучали о землю, стеклоочистители двигались, словно метроном. На другой стороне острова, над океаном, теперь непередаваемо серым, серым, словно утонувшие моряки, сверкали молнии, освещая небо. Музыка прекратилась; угрюмая тишина заполнила автобус. Пассажиры помрачнели, приходя в соответствие с погодой, белые лица повернулись к окнам, вода плескала из-под колес грусть тропиков; несчастные дети у дороги; полуодетый мужчина, шагающий кругами по грязному центру города. Водитель объезжал углы, делая по два гудка.
Наконец, достигнув дна вырубки, мы начали медленный подъем, водитель выжал сцепление, затем выжал его снова, и, когда мы приблизились к вершине, прямо на гребне, облака разошлись в стороны, ворвалось солнце, музыка вернулась, и пассажиры, словно они были заморожены, начали воскресать к жизни. Обычно я думал, когда мы доходили до этой части поездки: позволь мне жить здесь. Когда мои колени станут выдавать свою старость, позволь мне приехать сюда, чтобы умереть. Позволь мне однажды теплой ночью исчезнуть в море. Исчезнуть без следа. Дождь собирался в лужи, автобус теперь ревел вдоль пляжа, одинокий купальщик качался на краю моря и песка. И меня осенило в эти несколько секунд, что я работал на это всю свою жизнь.
Читать дальше