Алексей Аляскин - Враги лютые

Симка перестал понимать где он, и зачем он, фронт, на который он так долго шёл по пыльным перевалам, пёр вверх и вверх, потный, грязный, и усталый, и он тащил сюда на себе гору тяжёленного оружия, топал по камням Кавказа до потери пульса и захлёбывающегося, невосстановимого, дыхания, лез по скалам до белой от пота соли спины гимнастёрки, которую потом можно было варить в супе не досаливая, потом рыл боевые окопы, готовясь к сражению, наваливал бревенчатые накаты на блиндаж, чистил щёлочью будённовскую винтовку: — а оказался, учитывая вчерашнее и сегодняшнее, и этого голого мальчика возле серной ванны, устроенной без спроса врачей местной природой, можно сказать в самом настоящем публичном доме для гомосексуалистов, да ещё с мальчиками на природе. Это он однажды видел такой набор порнооткрыток, немецкого довоенного производства: — «Мальчики на натуре»… — и похоже каким-то фронтовым волшебством он был перенесён в стыдненький мир этих фотографий, и не очень-то он и хотел из этого мира выбираться… Юноши смотрели друг на друга, и смущение всё сильнее слипало им рты. Потом Симка услышал свой голос, произносивший совершенно непонятные, ненужные, слова, на совершенно незнакомом ему языке, и только закончив фразу он вторичным сознанием сообразил, что это он по-немецки спрашивает этого голого мальчика: — тёплая ли вода в водоёме. Ничего лучше он спросить бы и не мог. Мальчик ещё сильнее смутился, но зато его губы наконец отлипли от этих вполне человеческих слов оказавшихся у вышедшего из темноты кустов человека, с длинной русской винтовкой, да ещё и удлинённой до нечеловеческой длины штыком, направленным прямо в пупок мальчику! Про свой собственный карабин, валявшийся у него под ногами, голый мальчик не помнил вовсе, сейчас он не знал куда ему сунуть выдававший его карандаш, и ему было не до такой не интересной ерунды, как карабин. Потому что на самом деле его всего больше заботило то что его совершенно голого застал незнакомый парень, да ещё за таким немужским занятием, как подрисовывание его и без карандаша достаточно красивых глаз. И таким толстым карандашом, который он не знаешь как бы спрятать, и он сжимал карандаш пальцами, то и дело перекладывая за спиной из ладони в ладонь. Потому что карандаш на войне, это не винтовка, — на землю не бросишь.

От смущения он привёл настолько правдивое объяснение своему занятию, что у Симки появилось полное знание того, что перед ним такой же мальчик-девочка как и он сам, с такими же знакомыми ему самому заботами и проблемами существования в мире грубых, голодных, мужчин в военной форме, забывших о своих семьях, и ищущих женщин там где их и быть не может! Но если мужчина ищет женщину — разве наличие и отсутствие одного из двух внизу красивого и послушного в мужских руках тела может служить оправданием?! И Симка улыбнулся в ответ на откровенность немецкого мальчика, — тот объяснял свои манипуляции строгостью капрала, который наряжает его в тяжёлые наряды, когда не видит достаточно выразительного взгляда его глаз, а добиться нужной капралу выразительности можно только при помощи этого толстого-претолстого карандаша. Он привёз этот карандаш на фронт из Великой Германии, которая Юбер Аллес, но карандаш тоже очень хороший. И мальчик протянул его Симке, как дети делятся любимой игрушкой с теми, кого собираются потом любить.

Юноши познакомились и подружились, также просто и естественно, как если бы они встретились вовсе не в трехстах метрах от передовой линии фронта, а где-нибудь в школьном походе. Они спросили друг друга о именах, и Симка сказал, что его зовут Сима, а мальчик сказал, завязывая полотенце у себя вокруг бёдер, что его зовут Ильзе, но что вообще-то лучше если Сима будет звать его Лореляйн… — при этом у мальчика во рту было что-то вроде шпилек, и понять что он говорил было трудно, только когда он наконец заколол своё полотенце на широком бедре, его рот освободился настолько, что он сумел произнести свои имена внятно.

В тот день Симка и Лореляйн расстались так поздно, что война могла бы закончиться и без них, но не закончилась… Казалось что они всю жизнь искали друг друга, и вот нашли, и оба удивлялись этому ощущению близости, не умея об этом ни сказать, ни подумать. Они казались теперь сами себе половинками, разломленной кем-то сильным, монеты; настолько они подходили друг другу, настолько были своими, понятными друг для друга, но из разломленной однажды монеты никогда уже не выходит целая монета, мальчики тогда об этом ещё не знали; — они просто нашли друг друга, и всё. Остальное сейчас для них значения не имело. Им теперь нужно было быть вместе, всегда и везде. Они были частями одного целого, и это целое существовало только тогда, когда они были рядом, а по отдельности каждому из них теперь, — а теперь-то им обоим было ясно, что и всегда раньше, — не хватало той, второй части, который был другой из них. Такая вот была мудрёная топология их взаимоотношений в путанном изложении шестнадцатилетнего Ильзе Хартмута, по имени Лореляйн… И прежде чем расстаться в тот вечер, они успели рассказать друг другу свои истории. Про Симку вы всё знаете, лучше самого Симки, а вот вам и простая и поучительная одновременно история появления на фронте Лореляйн.