Павел Хюлле: Вайзер Давидек

– Ничего, только про него написали, а про нас нет.

– А ты хотел бы, чтоб про нас?

– Да нет, пусть уж лучше никто не знает, что мы ему помогали -.

– Да, – ответил я, – лучше, чтобы не знали. Мы перешли по булыжной мостовой на другую сторону улицы. Из колбасной за магазином Цирсона доносился неприятный сладковатый запах требухи. У подъезда мы встретили Вайзера и Эльку, которые как раз выходили из дому.

– Приходите немного раньше, мы сегодня устраиваем пикник, – сказала Элька весело.

– Где всегда?

– Где всегда, – и уже догоняла Вайзера.

– Подожди, – задержал ее Шимек, – если пикник, нужно еду какую-нибудь, да?

– Ладно уж, – крикнула Элька и показала на корзинку, которую держала в правой руке. – У меня все есть, можете ничего не приносить.

Они пошли в гору, в сторону леса.

– Пикник со взрывами на закуску. – Шимек расхохотался над собственной шуткой. – Неплохо, а?

Но взрывами и не пахло. Когда мы пришли в ложбину, Элька и Вайзер сидели возле расстеленной под дубом скатерти.

– Где раздобыла, – спросил Петр, – у ксендза Дудака?

– Только не запачкайте, – строго сказала Элька, – видите, какая белая?

Все было приготовлено с большим шиком – Элька, нужно признать, знала в этом толк: возле нарезанных ломтиками помидоров лежали огурцы, между ними стояла солонка, масло в фарфоровой мисочке и сыр, тоже тонко нарезанный. Мы сели по-турецки, скрестив ноги. Шимек вынул из сетки пять бутылок лимонада, который мы купили скинувшись, чтобы не приходить с пустыми руками.

– Ну, молодцы, – сказала Элька, соля помидоры, – тоже что-то притащили.

Когда все было готово, она вытащила из корзинки буханку хлеба и нож, передала Вайзеру, и тот резал толстыми ломтями и раздавал нам по часовой стрелке.

– Неплохая идея этот пикник, – сказал Петр, жуя хлеб с помидором, – есть в лесу, а не дома, почему мы раньше не додумались?

А я спросил Эльку, по какому случаю пикник; она ничего не говорила о своей затее.

– Эх, вы, кочерыжки капустные! – засмеялась она, сверкая беличьими зубами. – Ведь это прощание с каникулами!

Всем стало грустно – действительно, послезавтра мы будем стоять в спортзале в белых рубашках и темных брюках и слушать речь директора о том, что лето скоро уже кончится, что мы отдохнули и загорели и что он снова с радостью приветствует нас в этих стенах, которые мы должны ценить и уважать. Каждый год приближение осени ощущалось во всем: в лохматых тучах, которые, как крылья ангелов, плыли над заливом, в прозрачном воздухе последних дней августа, в резких порывах ветра, еще не леденящих, но уже солоноватых, напоминающих о шторме, ощущалось умирающее лето, и дачники покидали Елитково, и все больше пляжных кабинок зияло пустотой. Теперь же, когда над белой скатертью повисло молчание, все было иначе: лето, казалось, набухало трепещущим от зноя воздухом, трехмесячная пыль покрывала серым налетом листья деревьев и папоротник, и ни один, даже самый слабенький, порыв ветра не нарушал липкую тишину между землей и безоблачным небом, откуда тонкой струйкой долетал до нас гул невидимого самолета. Только сверчки, как всегда, тянули свою скрипучую мелодию, и так же, как всегда в эту пору, появились муравьи с прозрачными крылышками, странные и забавные, – появились, чтобы исчезнуть через две недели и появиться вновь через год в эту самую пору.

– Господи, чего бы я не дал, чтобы еще так с месяц, – нарушил молчание Шимек.

Но никто не спешил поддержать разговор. Вайзер открыл первую бутылку лимонада и налил пенящуюся жидкость в стакан, который подала ему Элька. Посудинка пошла по кругу из рук в руки, а я удивлялся, к чему эти церемонии, ведь мы всегда пили из бутылки. «Красный, – сказал одобрительно Петр, – не знаю, почему красный лучше желтого». Но и на этот раз никто не поддержал разговор, ведь всякий, кто покупал в магазине Цирсона, знал, что в красном лимонаде больше газа и пахнет он лучше желтого. Когда все уже было съедено и выпито, Элька собрала посуду в корзинку. Вайзер тем временем притащил из кустов генератор и, как всегда, подсоединил провода. Мы перешли из-под дуба на другую сторону ложбины.

Я уже писал, что последний взрыв, хотя мы тогда еще не знали, что он будет последним, так вот, последний взрыв отличался от прежних. Писал также, что облако пыли, комьев земли и травы было похоже на огромную воронку темного, почти черного цвета, узкую внизу, расширяющуюся кверху, и написал, какие она у меня вызвала ассоциации много лет спустя. И хотя сравнение это, может быть, несколько претенциозно и даже неуместно, но (чего я не написал и что пишу сейчас) воронка кружила по ложбине, как закрученная невидимой рукой юла, всасывая в свою вращающуюся трубу прутики, прошлогодние и опавшие в это лето листья, шишки и даже небольшие камушки. Не написал я также (что делаю сейчас), что воронка засосала корзинку, которая осталась под дубом, подняла ее вверх и выбросила в нескольких метрах от нас, но вверх дном, и все, что в ней находилось, в том числе и бутылки из-под лимонада, попадало со звоном и грохотом на землю. Белая скатерть медленно планировала, покачиваясь вправо-влево. А потом Вайзер и Элька попрощались с нами, но не как-нибудь по-особому, а как обычно – «Ну пока!» – и вместе пошли в гору. Сам уже не знаю – держались они за руки или нет, но в сравнении с тем, что случилось на следующий день, это факт второстепенный. Шимек сказал бы – они играли в доктора и пациентку. Но я в этом вовсе не уверен. Быть может, они провели ту ночь в подвале кирпичного завода, где она играла на флейте Пана, а он танцевал, падал на землю, произносил непонятные слова и левитировал. Быть может, бродили всю ночь по лесу или просидели до самого рассвета на одном из холмов, дожидаясь восхода солнца. Все может быть. Во всяком случае, первым, кого я встретил утром на лестничной площадке, был дед Вайзера.