Абель сидел в кровати прямой, как штырь. Дышал он с трудом, лоб его покрывала испарина, а полные страха глаза словно говорили: «Недолго мне осталось на этом свете». Ему было настолько плохо, что он не мог произнести ни слова. «Слишком болен для стрижки», как у нас принято говорить. Готовый встретиться с Создателем, в душе он явно надеялся, что вместо этого придет Спаситель. Я пожал распухшую ладонь. Та была холодной и скользкой – кровь к ней уже почти не поступала. Я объяснил, что насос HeartMate, работу которого мне довелось увидеть в Хьюстоне, избавит его от мучений и что он станет первым человеком в мире, которому эту технологию предлагают в качестве «пожизненного», а не временного решения. Раньше ее применяли исключительно для претендентов на пересадку сердце. Надолго ли это «пожизненное» решение продлит его жизнь? Я не знал, но без HeartMate он наверняка умер бы в считаные недели. И это в лучшем случае (мне, например, казалось, что он может отойти в мир иной прямо во время нашей беседы).
Он попытался переварить сказанное мною. До мозга Абеля тоже доходило не так уж много крови, но ему удалось оторвать голову от подушки и пробормотать:
– Тогда давайте сделаем это.
Думаю, он надеялся, что операцию проведут в тот же день. Что ж, не все сразу.
В Лондоне было три часа пополудни, в Хьюстоне – на шесть часов меньше. Я позвонил Баду, чтобы объяснить, что у нас мало времени и что нам разрешили имплантировать насос только умирающему пациенту – «из соображений гуманности». У нас на руках был умирающий пациент, так можем ли мы приступить на следующей неделе? В трубке повисла тишина – казалось, она длилась долгие минуты, после чего последовал короткий ответ:
– Ага.
Я почувствовал всплеск адреналина и радостное возбуждение. Мы вживим искусственное сердце здесь, в Оксфорде. Но за кого я радовался – за Абеля или за себя?
Операционная бригада из Хьюстона прибыла в Оксфорд 22 октября. Тем же вечером в конференц-зале собрались вместе бригады анестезиологов, перфузиологов и медсестер. Нам нужно было ознакомиться с оборудованием и детально обсудить предстоящую операцию, а заодно привыкнуть к моим товарищам из Техаса и их специфической манере одеваться – в Оксфорде ковбойские сапоги встретишь нечасто.
Я был амбициозным ублюдком, да и все мы мечтали осуществить нечто особенное, рискнуть – не только ради пациентов, но и ради самих себя, так как знали, что о нас напишут в газетах.
Пациент пережил транспортировку из Лондона. Присутствие многонациональной медицинской бригады наверняка смущало его, хотя проблемы с дыханием определенно беспокоили его куда больше. Медсестры предложили ему подумать о чем-нибудь хорошем, а нянечка спросила, что он хочет на завтрашний ужин. От окорока Абель отказался. Пришел раввин, чтобы подготовить его к возможной смерти.
Бад раньше не бывал в Оксфорде. Поскольку он интересовался старинными книгами, я хотел показать ему Бодлианскую библиотеку, что в центре города: от Хьюстона она отличалась разительно – словно они находились на разных планетах. Мы выпили пива в пабе «Орел и дитя», где Толкин не раз проводил вечера вместе со своим другом К. С. Льюисом в тридцатых годах прошлого века. Я слушал рассказы Бада о Вьетнамской войне, о том, как медицинский вертолет доставлял его к раненым в самый разгар военных действий, и о том, что он всегда сидел на шлеме, чтобы не оторвало мошонку. Несколько его коллег-хирургов так и не вернулись домой живыми. Бад сохранил свои яйца – и по нему это было видно. Он провел больше операций по пересадке сердца, чем кто-либо другой, и больше всех вживил искусственных желудочков. Он предавался воспоминаниям о горестях и восторгах тех дней, когда я еще учился в медицинской школе.
Я спросил, что стало с футболистом, которого мы вместе оперировали. Он все еще разгуливал по коридорам Техасского института сердца, уже не мучимый сердечной недостаточностью, и снова начал набирать мышечную массу. Донора, однако, по-прежнему не находилось. Его девушка вернулась в колледж.
Для меня тот вечер был сродни затишью перед бурей. Бад же надеялся, что мы стоим на пороге новой эры, в которой кровяные насосы будут повсеместно ставить пациентам, лишенным других возможностей на спасение. Почему эти приборы, позволяющие спасть жизнь, должны быть неразрывно связаны с пересадкой сердца? Каждый из них стоил тысячи долларов, но после пересадки их попросту выбрасывали. Какая пустая трата средств и какое неэффективное использование бесценных технологий! Я задумался о том, какие еще ставшие историческими беседы происходили в старинном пабе на протяжении веков. Должно быть, об искусственном сердце здесь говорили впервые.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу