Валерий Болтышев - Город М

Сам Анна недолюбливал Жмурову плешь потому, что чувствовал себя здесь дураком. Ощущение восстанавливалось каждый раз, а их было уже два, по разу в день. Он не мог приладиться к босой и добродушной роже Петра, который – в соломенной шляпе и с садовыми ножницами – махал ему из своего розария. Он не попадал в здешний ритм. И не вписывался в быт.

Дело в том, что здесь и то и другое было так незначительно, что как бы отсутствовало.

В домике за розарием (дом почему-то назывался "нерестилищем") обычно жили пять-шесть разбойников, которым, по усмотрению Петра, следовало отдохнуть. Этим – то есть выбором кандидатов – диктат и ограничивался. И заканчивался. Не разрешалось только дуриком ломать розы и запускать воздушных змеев, видных издалека (был прецедент). Остальное – неопределенное и размытое "все" – использовалось на свой вкус. Кто отправлялся на пруд удить карасей, кто просто отдыхал от жизни, лежа где-нибудь под березой, кто – ходил, а вернее – бродил себе по лесу. Научные дискуссии велись на веранде, за вечерним чаем.

Наконец, понемногу озверев от райской пустопорожности, отпускники вновь начинали хотеть мыслить и страдать и просились на ипподром, и это был итог реабилитационного периода, и в этом заключалась маленькая хитрость Петра, хотя он и не хитрил, а думал как лучше.

Появление Никодима Петровича пришлось именно на этот момент – момент надоевших карасей и прочитанных эпитафий. И с этого момента дело (а называть его следует по-прежнему делом Пинчука) приняло странный оборот.

Начал, конечно, Мухин, воспаленным шепотком, но зато всем подряд пересказав свое видение – про то, как над спящим в конюшне Никодимом ему, Мухину, якобы явился еще один, другой, в белых одеждах, и обратился к нему с поручениями.

Понятно, что видение краеведу Мухину было высмеяно. Хватило бы уже – что именно Мухину. Но в компании оказались сразу два специалиста по богословию – бывший директор планетария и завкафедрой научного коммунизма,– которые объяснили, что если уж всерьез (но уж для особо тупых), то Второе пришествие должно происходить совсем не так. Однако новость вызвала оживление, перемигивание и так далее, Никодима Петровича стали звать "наш-то, слышь, Христос", а поскольку вслух это было неловко, оживление шло вполголоса и тише.

Параллельно шептались Анна и Волк. Вернувшись в первый раз с кладбища и отспав наконец положенные семь часов, Анна проснулся человеком очень подозрительным и почти убежденным, что Никодим Петрович – подсадная утка из "Пакета-2". Когда же этот вариант отпал, Анна выдвинул другой, по которому Никодим Петрович, знающий о деле Пинчука, есть не кто иной, как сам Пинчук, тогда просто-напросто исчезнувший, а теперь за это время в подвале, естественно, сбрендивший.

На обе гипотезы Волк возразил одно: "Пахнет не так". Но по дороге из резервации Анна попробовал подозрения на Мухине, на что тот замахал сразу двумя руками, будто шпиц по команде "служить", и даже несильно толкнул в грудь.

– Верить, верить! Нужно верить… Хочется верить, голубчик,– забормотал он, немного успокоившись.

Поняв, что всякий разговор бесполезен, Анна решил, что называется, поприглядеть. Но очень скоро заметил, что занят таким занятием не один. Слухи – вещь при таком небольшом количестве народа нелепая вдвойне – сочинялись быстро и слушались с интересом. Рассказывалось, на следующее утро, например, что наш-то, слышь, ничего не ест (хотя ел) и не спит (и спал), и все спрашивает, где у вас тут дьявол, чтобы пройти искушение (ну, это уж вовсе белиберда).

В итоге где-то, примерно к полудню, образовался еще один слух – не слух, взгляд – не взгляд ("Слушай, а чего он, правда, какой-то х-х…а?"), после которого началась маята. И бывший научный коммунист, Федор Николаевич Пинельников, ранее человек очень пьющий, с носом, испещренным сиреневыми прожилками и переплетениями – воспользовавшись тем, что Анна увел Волка шептаться за танк, а Мухин талдычил свою проповедь кому-то из отмахивающихся от него,– взял и прошел как бы мимо крыльца, где второй уже день сидел Никодим Петрович, но затем вернулся и встал напротив. В руках он покручивал самодельную тросточку, которую вырезал.

– Вы, конечно, извините,– сказал он, вертя тросточкой.– Мы тут, в общем-то, отдыхаем…

– Я знаю,– сказал Никодим Петрович.

– Ну да. Собственно… вот. Да, а так-то мы, видите ли, грабители. Ну то есть – злодеи. Понимаете? Ну, различные там злодеяния… грабим, так сказать, то-се. В общем – ужас. Да?