Валерий Болтышев - Город М

А в счет транспорта – вообще…– рассуждал прохожий, которому, собственно, только это и оставалось: вот так рассуждать да так себе и проходить себе, поскольку про кладбище под окошками – дескать, вот вы, кучерявенький, как вам, ладно ли будет аль пованивает, аль какая еще жуть-печаль? – никто у него и не допытывался.

Но, с другой стороны: всяк, кто хотел, мог смотреть – все на виду. Или даже вот: открыть калитку (калиточка со звонком, но он не работает), прогуляться меж грядками прямо до черного хода (парадный тоже не работает), оглядеть дверь, дернуть на себя и – войти. И потом выйти.

И все.

Но дело не в том, что прием жильца производился – когда, конечно, производился – только в трех передних комнатенках, более или менее опривыченных для этого цветочными горшками в тарелочках из фольги. И не в том, что за комнатенками враз начинался какой-то туннель с трубами и тихими лампочками вдоль труб, и куда никто не лез, что непоследовательно, поскольку именно там и было настоящее-то домоуправление.

Но вот что такое "настоящее-то домоуправление" и где это "там" – каждый что-либо на этот счет утверждавший или врал сдуру, или имел соответствующий приказ. Потому что туннель сразу за комнатенками черт знает как мудрено разбредался вдаль, вглубь, вбок и даже вроде бы куда-то вверх, и чего там где, чего куда – толком не ведали и самые ржавые из телогрейцев, отслужившие не по одному сроку (в обход инструкции) и отползавшие не по одному га подземной коммуникации.

Считалось (но это уже не для лохов наверху, а тут, среди шерстяных), считалось так: боле-мене впротык – по четвертый ярус. Бывали, конечно, исключения и поглубже – это называлось "сделать заброд",– и кого-то несло, может, аж на самую семерку, а то и на одиннадцать, и тогда бродень опытный начинал что было сил бить сапогами в пол – а это называлось "стучаться в горизонт",– и почти всегда выбирался куда хотел, но не на слух, а благодаря вере в обряд стучания. Однако сказать, где именно был, не мог, поскольку любой горизонт под ногами гудел однаково пусто, под ярусом всегда прослушивался следующий, да и само понятие "ярус" при таком не разбери-поймешь было, разумеется, условным.

Под ярусом понималось перепутанное примерно на одном уровне. То есть – множество коридоров, ответвлений и тупиков ("никудышников"), а также – пещер. Частично – то есть часть первого и часть второго яруса – были электрифицированы, но судить об их частичной даже протяженности по длине проводов было сложно: провода висели слишком магистрально и слишком давно, и, например, сам Егорушка, чья мастерская была во втором ярусе (в первом было бомбоубежище), чаще жег светец, который называли "лампочка Стукова", телогрейцы пользовали факела, а прораб Емлекопов, собираясь от своей двери к "красному уголку", матерно требовал четырех факельщиков, желая метаться в огнях и сверкать глазами. Здесь же находилась и столовая. Тем не менее шагов через двести-триста можно было сделать заброд, что и делали.

Кроме того, один из Егорушкиных телогрейцев – Донат Василисков, он же Свая, он же Товарищ Майор – правда, под огурец рассказывал про какого-то "злостня": большую не то крысу, не то ящера (он говорил – "ящура"), который живет в никудышнике, который Товарищ Майор нашел, протискавшись однажды в какую-то щель за хлеборезкой. "Чуть не сожрал",– жаловался Товарищ Майор.

Он был, естественно, дурак. Но злостень иногда ревел. Хотя, может, и не он.

Одним словом, любой заброд был опасен. И даже не по причинам ящура, подъеденного Товарищем Майором (так шутили), и не из-за сталактита по чайнику – что тоже спроста и без чинов, а наиглавнейшим образом потому, что ярусы путались и перетекали друг в дружку, как им вздумается (иной раз – ага, и водой, речкой), и болтовня про четыре якобы "боле-мене" и одиннадцать будто всего всех – равно как и "стук в горизонт" – были не больше чем суверная чушь.

Кое-кто мог бы это и подтвердить. То есть – покойнички.

Но другим достучаться удавалось. И это было удивительно. И вот для нее-то – для этой удивительности – и делался заброд.

Хотя, конечно, можно было кой-чего найти. Например, Товарищ Майор нашел насос. А Еремей Панёва однажды приволок две серебряные братины, бердыш и отрез габардина.

Но удивительность настоящая заключалась в том, чтоб вот так: идти-идти и – пропасть. А потом – раз! – и выйти. К окошечку. Черт его знает, откуда тут окошечко. А вот окошечко… А за ним – пейзаж и всяко такое… (Это под землей-то, х-эх!) Или – в боковик: пролез, побрел по ручью, а тот – шасть – и под стену. Куда? Ну, поднырнул, вынырнул – тьма. Грот. Озеро. Что-то плещется. Жуть… Нырнул вдругорядь, нащупал – и вот он я, выковыривайте у мамочки из попочки! Мало не дома, ага. А вон она и пальмочка проглянулась, вон она, родимая… Нечто не жизнь, чтоб я сдох! У-ди-вительность, право, слово. Как есть – удивительность!..