Джеймс Данливи - Лукоеды

Тихо зарычал Элмер. Во время шумной драки внизу он тихо лежал у камина. И уничтожал баранину, пока Оскар, схватившись за один конец, не вырвал ее из его огромных челюстей. Это значит, что на ночь он не станет глотать мои шлепанцы вместе с парой носков на закуску. Он довольный смотрит на меня, дрожащего от холода в постели. В этой комнате даже половицы не скрипят. Любой в хороших теннисках может незаметно подкрасться и схватить меня за горло. А Элмер и ухом не поведет, если от них не будет пахнуть бараниной. Стук в дверь. В мою.

— Входите.

— Не хотела беспокоить вас. Но не могли бы вы поделиться зубной щеткой. Я тут утром ходила и увидела вашу коллекцию.

— Конечно. Но они все пользованные.

— О, пустяки. Можно войти и взять одну?

— Пожалуйста.

Роза в шелковом кимоно. Вся в зеленых драконах на голубом фоне, изрыгающими оранжевые языки пламени. Слышен стук ее высоких каблучков. У меня забилось сердце. А она открывает футляр с зубными щетками. И начинает, выбирая, перебирать.

— Берите любую.

— Из моей вся щетина выпала.

— Сожалею.

— Вы считаете, что сегодня вечером я вела себя не подобающим образом? Я, конечно, не леди, но и эта, такая богатенькая и культурная, только и знает, что дергать своего муженька, как марионетку за веревочку.

— Я вас вполне понимаю.

— Ну, я, конечно, не хотела выглядеть, как будто я уж совсем не могу вести себя в обществе как леди.

— О, я все понимаю.

— А, как так получилось, что вы живете в этом замке совсем один, со слугами на готове и без всяких забот? Ничего, что я задаю такой вопрос?

— Мне его отдала моя двоюродная бабушка.

— Вы меня разыгрываете? Отдала его вам?

— И Элмера в придачу.

— Вот бы мне такую бабушку. Подарила бы мне приличную квартиру. Я живу в подвале. Он сейчас залит водой. Неделю назад эти трое заявились ко мне и Франц начал копать в углу, заявив, что согласно его карте там есть минеральная жила. А, оказалось, родник. Вот что там было. Струя ударила прямо мне в лицо. Оставили меня по колено в воде, а хозяин, когда увидел, пришел в ужас.

— Как жаль.

— Круглыми сутками в сапогах.

— Ужас.

— Он уложил камни, чтобы я по ним прыгала. Но хорошо, что он сначала попробовал это сделать сам, ну и шлепнулся мордой вниз. Можно мне бокал вон того вина и кусочек сыра?

— О, конечно, угощайтесь.

— Жизнь хороша, когда читаешь книжку, а рядом на ночном столике вино и сыр. Грррр. Грррр. Я сейчас зарычу.

— Вот, возьмите нож.

— Я люблю кусать. Как хорошо, хоть на мгновение скрыться от их глаз. Они чуть меня не прикончили, пока мотались по округе. Решили убрать у меня миндалины. Оперировали на заднем сиденье машины, пока этот маньяк Франц сидел за рулем. Не могла есть целых три дня. А они только и знали, что давили кур, да коров на поворотах. А потом и случайного джентльмена, выбили из под него запряженную осликом тележку со стожком сена, бедному старику это явно стоило целых десять лет его жизни, так как он пробил солнцезащитную крышу авто и шлепнулся, наделав в штаны, прямо мне на колени. Франц стал колотить бедное животное кнутом, чтобы то убралось с пути. И как всем остальным, они дали ему ослиный дистиллят. Мы доставили старика домой. Ему семьдесят четыре, так он гонял свою восьмидесяти четырехлетнюю жену по всему дому, пока Эрконвальд пытался заснять все это на камеру. Дистиллят, конечно, фигня, старик просто чокнулся.

— Почему же вы с ними?

— Они мне платят. При выезде за город я получаю боевые, так сказать. В автомобиле воняет луком, их инструменты тычут мне в спину. Каждое утро они замеряют температуру в моем заду. За такие дела я получаю дополнительный фунт стерлинга в неделю. Пока они носятся со своей точностью.

— А что насчет вашего пения?

— Ах, это. Конечно, опера, которую они поставили, оказалась самым полным фиаско за всю историю исполнительского искусства. Франц за кулисами создавал из дыма низкий туман, чтобы страус шел, выставив над ним голову. Он сказал, что достоверность такой сцены будет просто незабываема. Ну, если учесть, что эта птица ростом почти два с половиной метра, а весом сто пятьдесят килограмм, то, когда она сошла со сцены и стала носится по залу, то достоверность действительно стала полнейшей. Их троих потом затягали по судам из-за двух поломанных ног и стольких сотрясений мозга, что и перечислять неохота, театр напоминал поле битвы. Это был конец моей собственной оперной карьеры. И их тоже, уверяю вас.

— Мне кажется, что они ведут себя как-то неосмотрительно.