Кладу журнал и начинаю изучать записную книжку, проверяя, что мне нужно сделать на следующей неделе. Привыкнув к такому количеству свободного времени, я иногда с ужасом думаю о возвращении на работу. И тут я слышу крик, прорывающийся сквозь стереовопли, наполняющие помещение. Родители обладают почти сверхестественной способностью различить крик собственного ребенка в переполненном помещении размером с ангар. Поппи в беде.
Я бегло осматриваю хитросплетение приспособлений и устройств – которые мог бы придумать Хит Робинсон, [16]если бы захотел воплотить идею Ада, – пытаясь определить, откуда исходит крик. Я не вижу Поппи, но слышу ее уже отчетливо.
– Папа! Папа!
Вряд ли существуют худшие ситуации в жизни, чем те, в которых знаешь, что твой ребенок в беде, а ты не можешь ничего сделать. Ищу кого-нибудь из персонала – они отличаются от остальной толпы только маленьким пластмассовым значком, никакой формы у них нет. И не могу найти ни одного.
Зато теперь я вижу Поппи. Конструкция из труб и сеток прикреплена к одной из стен. Это зона для детей старше восьми лет, но Поппи пробралась туда и застряла в узком проходе, по которому в обе стороны перемещается огромное количество безумных детей, в основном мальчиков. Она пытается высвободить свои большие разутые ступни, застрявшие в сетке. Волосы у нее растрепались, и она страшно напугана. Поппи протягивает мне руку через сетку, но я на земле, на шесть метров ниже и ничего не могу сделать.
– Поппи! Держись! Я сейчас приду, малыш!
– Папа! Помоги!
– Иду, иду.
Снова смотрю на конструкцию из труб. Она составлена из нескольких спиралей, и я понимаю, что не смогу добраться до того места в лабиринте, где застряла Поппи. Мне нужен кто-то из персонала, но, похоже, единственный сотрудник здесь – это тупая девица, которая молча собирает деньги на входе. Ощущение беспомощности растет, превращаясь в ярость.
Я вдруг понимаю, на что больше всего похоже отцовство – на детство. В них одна доминанта: беспомощность. Любое другое состояние переносится легче. Источником почти каждого раздражения ребенка является беспомощность. Взросление – не что иное, как примирение с существующими ограничениями.
Оказываясь в исключительно беспомощном положении, взрослый воскрешает в памяти все ситуации, когда он ребенком попадал в беду, а родители этим пренебрегли, не придали значения, не защитили. В такие моменты взрослый снова становится плачущим ребенком, обиженным на всю безразличную вселенную. Это как раз такой момент.
– МОЖНО ЗДЕСЬ НАЙТИ КОГО-НИБУДЬ ИЗ ДОЛБАНОГО ПЕРСОНАЛА? КТО, ЧЕРТ ВОЗЬМИ, ОТВЕЧАЕТ ЗА ЭТУ ДЫРУ?
Мне кажется, что я кричу невероятно громко. В фильме или на сцене все должно было бы смолкнуть в этот момент. Но в реальной жизни никто не обращает на меня внимания. Мужчина и женщина все еще продолжают «полемизировать» о природе страха и унижения.
– Ты – труп, поняла?
– Ах-ах-ах, думаешь, ты мужик? Ты – тьфу.
– Это ты – тьфу, сука.
По-прежнему никого из персонала. У меня нет выбора. В памяти всплывает – я не всегда об этом помню, – что Бога нет.
Снимаю ботинки и носки, сбрасываю пиджак и наугад погружаюсь в свалку визжащих маленьких тел.
Я не в той спортивной форме, как раньше, – впрочем, я никогда не был особенно спортивным. С возрастом у меня появился животик, особенно в последний год, от неправильной кормежки, ужинов у телевизора, орешков в барах «Джек Дэниеле» и «Мистер Том». Непросто продраться через десятки метров пластиковых труб, оборудованных для детей, особенно если не знаешь, куда идти, особенно если некоторые отрезки твоего пути потребовали бы максимального напряжения и от Калисты Флокхарт, [17]особенно если ты слышишь, что жалобные крики твоей шестилетней дочери становятся громче и отчаянней с каждой секундой.
До меня вдруг доходит, что голос Поппи звучит слабее. Я застрял в сети труб, отделенной от висящей на стене ловушки, в которой она запуталась, и эта сеть уводит меня все дальше от нее. Поменяв курс, двигаюсь вниз, а не вверх. Вижу маленький веревочный мостик, по которому мне придется переползти, чтобы попасть в ту часть, где находится Поппи.
На мостике полно маленьких мальчиков. Я делаю глубокий вдох и ползу, пытаясь подавить нарастающую панику. Мальчишки возмущаются.
– Отвали, толстый.
– Какого хрена ты здесь делаешь, старый пердун?
Клянусь, они одного возраста с Поппи. В этот момент мне кажется, что все гадости, которые Лиззи Грист говорила о мужчинах, – истинная правда, тестостерон – отрава для общества. Автор последней реплики злобно уставился на меня. Я решил, что надо поставить его на место, воспользовавшись преимуществами взрослого сарказма.
Читать дальше