Тим Лотт - Любовные секреты Дон Жуана

– А потом?

– Потом я сказал: «Тогда, может быть, нам не имеет смысла оставаться вместе, если я не так много значу для тебя».

– А потом?

– А потом она сказала: «Ты рассуждаешь, как ребенок». Она всегда называла меня ребенком. Стоило мне не согласиться с чем-то или подвергнуть сомнению ее точку зрения, она просто низводила меня до низшего уровня – называла ребенком.

– А потом?

– Потом… потом я не потерял самообладания.

– Ты не потерял самообладания?

– Тогда я и понял, что все кончено. Потому что каждый раз, когда она пыталась уничтожить меня таким способом, пыталась обезличить, я всегда выходил из себя. Этого она и добивалась. Так она доказывала свою правоту. Что я как ребенок. В тот раз я был холоден. И спросил: «Ты все еще любишь меня?» Она ничего не сказала. Я настаивал: «Ты можешь ответить? Ты все еще любишь меня?»

– И что она?

– Ничего. Пожала плечами. И ушла играть с Поппи. Тогда я пошел наверх и стал собирать вещи. Что-то у меня внутри сломалось. И я собрал вещи.

– Так значит, все-таки ты ее бросил.

– Только формально.

– Почему ты не сказал, что любишь ее?

– Зачем? Как я могу ее любить? Как ребенок может любить жену?

– Она хотела, чтобы ты это сказал. Она боялась признаться, что любит тебя. Женщины проверяют мужчин, подвергая их испытаниям. Они считают, что могут проверить, действительно ли их любят. Она хотела, чтобы ты первый сказал это. А потом сделала все, чтобы ты ее возненавидел.

– Зачем?

– Не знаю. Просто они так делают. Они странно устроены.

– А я хотел, чтобы она это сказала. Тогда бы я сказал…

– Что бы ты сказал?

– Не знаю.

– Все равно, думаю, теперь уже поздно.

– Я тоже так думаю.

Я взболтал коктейль, решая, не заказать ли еще один. Мартин смотрит в окно – у него способность выпадать из разговора. Он не бывает целиком и полностью с вами. Однако при этом ничего не упускает.

– Мартин, но если люди никогда не расходятся то обоюдному согласию, то как же вы с Элис?

Он щурится, ерзает на стуле, потом возвращается разговор.

– Здесь ты, возможно, прав.

– Получается, что ты ее бросил.

– Ну… Знаешь, все гораздо сложнее.

– Разве? Так ты бросил ее или нет?

Теперь уже Мартин смотрит на меня с любопытством.

– Не понимаю… почему это тебя так интересует, Спайк.

Я и сам не понимаю. Теренс был бы мной недоволен. Учитывая, что ответ очевиден.

– И все же… Ты ее бросил?

– Э-э… Как сказать…

– Если бы ты предложил ей переехать к тебе и завести ребенка, она бы осталась?

– Я… Она бы осталась, если бы я дал ей такую возможность. Да. Думаю, что она бы осталась.

– Тогда ты ее бросил.

– Я ее бросил. Да.

Наступила очередь Мартина задумчиво смотреть в чашку. Он переживает скорее легкую ностальгию, чем чувство потери. Все его негативные эмоции кажутся невинным подобием настоящих переживаний: ярость – это легкое раздражение, боль – всего лишь недомогание, гнев – плохое настроение. Все какое-то приглушенное, в другой тональности.

Мартин ищет женщину, которая согласилась бы принять равнодушие в долгосрочной перспективе и не пыталась бы превратить его в человека с обычными эмоциями. И которая не была бы зациклена на детях – одного ребенка достаточно. Мне не хочется подписываться под расхожим мнением о том, что мужчины – большие дети, но Мартин – ребенок, и всегда таким будет. Ему необходимо, чтобы жизнь не переставала быть легкой, – так что никаких детей, никаких уз. Никакого балласта.

Когда он снова поднимает глаза, его улыбка полна тепла и грусти.

– А как Поппи? Как у нее дела?

При чем здесь Поппи? Какую роль она играет в этой бесконечной, жестокой войне двух взрослых эгоистов, соревнующихся в удовлетворении собственных комплексов?

Роль вовлеченной в это жертвы, тоже эгоистичной, но невинной. Почва уходит у нее из-под ног, самое основание вселенной рушится, потому что я не могу больше жить с ее матерью, а ее мать не может больше жить со мной. А она зависла в пространстве между нами, получая самый трудный из уроков, – урок, который многие не могут усвоить за всю свою жизнь: Бога нет. Нет Санта-Клауса, нет Зубной Феи. [13]

Поппи, в дело вступают силы, более могущественные, чем мы, и не всегда добрые. Почти всегда недобрые. На нас налетела буря. Мы все умрем. И мы не отправимся на небеса. Мы просто сгнием в могиле. Поэтому мы хотим взять все от короткого пребывания на земле, и ради этого готовы причинять боль другим. Даже своим детям.