Лариса Райт - Последний шедевр Сальвадора Дали

– Ты – добрая, – неожиданно признался Дали, и девушке показалось, что его губы даже дернулись в трогательной улыбке.

– Я?! – Она почувствовала, что снова краснеет.

– Забыть о своих желаниях и два года надрываться на заводе ради близких – это, знаешь, ли не по мне. Я бы давно сбежал и сейчас бродил бы по Прадо в раздумьях, в каком из залов будут лучше смотреться мои еще не написанные полотна.

– Откуда вы знаете? – Анна смотрела на художника в полном недоумении. За ее спиной остановилась электричка. Люди высыпали из здания вокзала, шумно заполнили вагоны. Поезд закрыл двери и отправился в сторону Жироны. Девушка ничего не заметила.

– Неужели ты думаешь, что за столько лет я еще не познакомился с маэстро Дали досконально? – Хитрый прищур глаз и фырканье в усы.

– Откуда вы знаете про меня?

– Ах, это… Твоя матушка все рассказала моему приятелю. Какая ты замечательная, душевная, милосердная. Столько лет жертвуешь собой, забыв обо всем. Лучшей дочери и желать нельзя. Такая драгоценная деточка. В общем, все то, что обычно поют родители о своих любимых отпрысках. Хотя откуда мне знать? У меня их, к счастью, нет.

Анна была совершенно сбита с толку. Вот как? Мама на нее не сердится? Она больше не считает Анну жестокой и неблагодарной? Не думает о ней плохо? Мама любит ее? Любит так же, как любила Алехандро? Нет, наверное, все-таки меньше, но все-таки любит. Неужели?! Неужели?!

– Ну что ты ревешь?! Разве это позволительно, чтобы девица стояла рядом с Дали и так беспардонно ревела. Ты меня позоришь! Стоим тут, как две сосны на утесе, под всеобщим обозрением!

Анна огляделась по сторонам: перрон был пуст, тих и совершенно безопасен для репутации художника. Хотя ему ли беспокоиться о своей репутации? Он был бы только рад, если бы интерес к его персоне подогрели очередным скандалом. Где-то она слышала или читала известные его слова: «У меня был девиз: главное – пусть о Дали говорят. На худой конец, пусть говорят хорошо».

– Тепло, знаешь ли. А моя голова единственная в своем роде и получать солнечный удар не намерена. Так и будем стоять или все же пошевелимся и удалимся с солнцепека?

Так вот оно что! Ему просто жарко. Говорят же, что гении – они как дети. И правда.

– Моя мама правда все это сказала? – спросила Анна, прежде чем двинуться к вокзалу.

– Кривда, – передразнил художник. Он пропустил девушку в стеклянную дверь, быстро зашел следом и тут же сел, закинув ногу на ногу, на первое кресло в зале ожидания. – Немного передохнем перед очередным марш-броском. – И он постучал по креслу рядом. Девушке ничего не оставалось делать, как опуститься в него. В зале уже снова собрался народ, и было слышно, как по нему прокатился удивленный гул: «Сальвадор Дали! Не может быть! Сам Дали! Да неужто?! Я вам говорю. Дали! Дали! Дали!»

И не надо думать, что художник ничего не слышал и не замечал. Каждый косой взгляд, каждый шепоток отражался на его лице чрезвычайным довольством. Осанка стала еще прямее, усы вздернулись еще выше, глаза заблестели ярче. Весь его вид кричал: «Да, я – Сальвадор Дали. И быть мной – великое счастье». Наконец он вдоволь насладился произведенным впечатлением и «вернулся» к Анне.

– Мой знакомый все уладит с похоронами. Твоя мать держится и совсем не злится на тебя за уход из дома. Говорит, что любая сбежала бы на твоем месте. И она права. Любая сбежала бы, только не любая бы вернулась. А ты вернешься.

– Почему?

Он скривился, поражаясь глупостью собеседницы.

– Очевидно, потому, что ты не любая. В тебе нет ни капли здорового эгоизма. – Дали с сомнением оглядел девушку. – Ну, хорошо, капля есть. Но и только. А невозвращенцу нужно хотя бы ведро. Вот у меня был запас по меньшей мере из цистерны. Я ехал за новой кожей, и я ее получил. Конечно, нельзя сказать, что я не горевал о судьбах своей страны и своей семьи. Моя Испания всегда была самым восхитительным цветком на земле, аромат которого я слышал и за океаном. Если бы не любил я своей страны, не стремился бы я сохранить себя исключительно для нее. Никто не гнал меня из Нью-Йорка. Я стал там уже значительной фигурой, и они почли бы за счастье называть Дали своим художником. Но знаешь, есть еще одна вещь на свете, которой я горжусь столь же страстно, как и тем, что я Сальвадор Дали. Хочешь узнать, какая?

Анна кивнула.

– Тем, что я испанец. – Дали склонил голову, что должно было означать его пиетет перед Родиной и огромную любовь к ней. – За океаном я делал все, что мог, для своей страны. Я писал. Писал картины, в которых кричал миру об ужасах войны. Разве не так?