Эдгар Доктороу - Билли Батгейт

Он одергивает жилет и идет в сортир. Наш стол стоит в правом бледно-зеленом углу. Я сижу лицом к стене, спиной к двери, ведущей в бар, но у меня есть то преимущество, что травленое зеркало позволяет мне видеть коридорчик, прилегающий к бару, лучше, чем если бы я сидел лицом к двери. В этом странная сила зеркал, которые способны показать вам то, что по-другому и не увидишь. Я наблюдаю за отражением голубого неона часов, ползущим по полу в темную таверну, — оно чем-то напоминает лунный свет на черной воде. И вдруг вода словно покрывается рябью. В тот же миг я слышу, как тряпка бармена шлепается на цинковую стойку под пивными кранами. И вот я слышу, как входную дверь открыли, а потом закрыли с неправдоподобным тактом.

Как я узнал? Как? Как почуял первые взмахи серпа, которые открывают убийственную жатву? Может, я верил, что наш заговор, точно дьявольское наваждение, вызвал к жизни зловещие призраки, и они обрушились на нас, готовые разнести всех на куски? Есть первый миг предчувствия, его ощущаешь спиной, чуть наклоняешься на стуле вперед и ждешь, весь напрягшись.

Бесшумные пистолеты, говорит Лулу, размышляя о будущем деле. Мистер Берман поворачивается на стуле, чтобы посмотреть на дверь, Ирвинг следит взглядом, как я встаю. Я обратил внимание, что редкие волосы Ирвинга тщательно причесаны, волосок к волоску. Затем я уже в коротком коридоре, который ведет на кухню. Я нахожу дверь в мужской туалет. В нос мне ударяет соленая вонь общественной уборной. Мистер Шульц стоит у писсуара, широко расставив ноги и уперев руки в бока, так что полы пиджака топорщатся, и его моча дугой падает в сосуд, слышен громкий пенный звук истомившейся плоти. Я пытаюсь сказать ему, что такой фокус ужасно устарел. А когда я слышу выстрелы, то мне вдруг кажется, что его убило электрическим током через пенис, что он совершил ошибку, о которой я читал в книге — если человек мочится в грозу, молния золотой змейкой может ужалить его и взорвать, как бомба.

Но он не убит электротоком, он втиснулся вместе со мной в тесную кабинку, я стою на крышке унитаза, он упирается в меня плечом, суетливо вынимает пистолет из-за пояса; я даже не уверен, что он знает о моем присутствии, он держит пистолет дулом вверх, а другой рукой — потрясающе! — пытается застегнуть ширинку; мы не вслушиваемся в выстрелы, нас качает от них, они звенят в ушах, они звучат в них рвущим душу несчастьем; я запускаю руку в карман своего пиджака «Шэдоуз», мой пистолет застрял в подкладке, и мне приходится с силой вырывать его оттуда, я безжалостен, как мистер Шульц, теперь я чувствую запах пороха, горький сернистый дух выползает из-под двери, будто ядовитый газ; и в этот момент до мистера Шульца, должно быть, доходит, что защиты ему здесь никакой, что его убьют в кабинке туалета, ударом запястья он вышибает дверцу и рывком открывает туалетную дверь; я вижу, что он кричит, из него исторгается великий бессловесный крик ярости, он выпрыгивает в коридор и поднимает руки для стрельбы; через две двери, открытые ветром выстрелов, я вижу черные овалы пота у него под мышками; я вижу, как он наклонился вперед и исчез; я вижу бледно-зеленую стену коридора; я слышу глубокий рев нового калибра; и тут он снова появляется и, шатаясь, исчезает опять, оставляя на стене потрясающую карту проделанных в нем дырок, двери медленно закрываются.

Вы не знаете настоящей жизни, если у вас в ушах не звучали выстрелы, в таком состоянии вы способны на все, для вас нет законов; в кабинке почти под потолком прорублено крошечное оконце; ухватившись за цепь бачка, я добираюсь до оконца; оно открывается вовнутрь, оконце слишком маленькое, чтобы пролезть в него, поэтому, подтянувшись, я просовываю в оконце ноги, сначала одну, потом другую, а затем, извиваясь, бедра и чувствительные после побоев ребра; вытянув, как тонущий в пучине Бо, руки над головой, я отталкиваюсь, скольжу вниз и падаю на землю, покрытую угольным шлаком, вот я касаюсь ногами земли, меня пронзает острая боль, я вывихнул лодыжку, угольная крошка впилась мне в ладони. Сердце, кажется, сошло с ума, оно бешено бьется, меняет ритм, бродит по груди и останавливается в горле. Больше я ничего не слышу. Хромая, я бегу по переулку, сжимая, как настоящий гангстер, в кармане пистолет, выглядываю из-за угла; от «Мясных лакомств» отъезжает машина с выключенными огнями; проехав квартал, она как бы в раздумье останавливается, а потом исчезает во мраке улицы; я жду, но она больше не появляется. Мне не видно, свернула ли она на другую улицу; я схожу с тротуара в канаву, длинная окраинная улица под трамвайными проводами, насколько хватает глаз, пустынна.