Всеволод Бенигсен - ГенАцид

Танька сидела рядом с Валерой, с которым у нее к тому моменту сложились самые что ни на есть любовные отношения. А неподалеку от них сидел бывший Танькин воздыхатель Денис, который хоть и слегка ревновал Таньку, но виду не показывал, тем более что она не была «един свет в оконце», случались у Дениса и более страстные «любови». Однако тут примешалось еще кое-что.

Валера, как всегда, на ура читал свою поэтическую «заумь», Гришка-плотник свою «дичь», кто-то читал отрывки из «Онегина», кто-то нес сентиментальный «насморк», даже Катька совершила подвиг, прочтя что-то из Салтыкова-Щедрина. И хотя никто ничего не понял из-за немыслимого количества устаревших слов, из вежливости ей похлопали — бабам вообще хлопали сдержанно. Пришел даже недавно освободившийся из мест заключения Поребриков, который очень неплохо для новичка прочел какой-то рассказ Платонова. Мало кто понял, о чем, собственно, был этот рассказ, но Поребрикова уважали и потому тоже одарили несколькими жидкими хлопками. Валера, как обычно, завершил культурную программу, имея в запасе пару стопроцентных «хитов».

Его, как обычно, наградили восторженным улюлюканьем и выкриками типа «Ну артист!», «Пропадает талант!», «Готовь сольную программу, Валерка!». Даже сдержанная Катька одарила тракториста похвалой: «Прям хоть в филармонию не ходи!», словно она только и делала, что ходила в филармонию. Но Денис, которому уже поднадоел культ Валериной личности, едко заметил, что стихи — это всё для баб, а вот мужикам — им мясо подавай, реальную, так сказать, жизнь.

На него, конечно, тут же набросились, включая обидевшуюся за своего кавалера Таньку. Но не все. Кто-то (естественно, из «заик») сказал, что вообще-то резон в словах Дениса имеется. Стихи — это такие кружева, рифмочки да строчечки. А проза — это разговор по душам.

На это разозлившийся Валера сказал, что, если проза — это разговор по душам, то поэзия — это разговор непосредственно с душой.

Ему возразил дядя Миша, сказав, что поэзия, может, и разговор с душой, но вот проза — это разговор с сердцем, умом и «вообще всем». Потому что это разговор на человеческом языке и с человеком и что, мол, не было таких людей никогда, которые бы говорили стихами.

В рядах поклонников литературы наметился раскол. Оказалось, что все это время «заики» недолюбливали «рифмачей», «рифмачи» — «заик». Спор стал набирать обороты и принимать угрожающий здоровью характер. Но дядя Миша решил всех примирить и предложил выпить. И только спиртное начало оказывать свое благотворное действие на едва не разругавшихся чтецов, как в разговор неожиданно влезла слегка захмелевшая Танька, заявившая, что «заики» просто завидуют успеху Валеры, как самого яркого представителя «рифмачей». Выразилась она, конечно, не так гладко, но смысл был именно такой.

Кто-то из «заик» заметил, что бабам вообще слова не давали. За Таньку вступился Валера, сказав, что в Танькиных словах есть доля истины, но только не в том смысле, что он самый лучший, а том, что «заикам» в чем-то проще привлечь внимание. Они, дескать, читают, как говорят. «Рифмачам» во сто крат сложнее, однако именно им удалось завоевать любовь публики. На это ему возразил вскочивший Денис, сказав, что насчет любви публики — это Валера сильно загнул. Мол, среди своих вы, может, и все такие крутые, но если спросить обычного человека, что ему приятнее слушать, стихи или прозу, он завсегда предпочтет прозу. Тут снова встряла Танька, обвинив Дениса в банальной ревности и зависти, и даже толкнула его в плечо. Денис оступился, но, заваливаясь набок, инстинктивно схватился за Танькину руку, отчего они оба рухнули на пол.

«Заики» расценили это как нападение на одного из своих, а «рифмачи» — как превышение самообороны. Валера бросился поднимать Таньку, но некоторые поняли этот жест как желание добить упавшего Дениса, и Валере дали кулаком в нос. Брызнула кровь. Завизжали бабы. Поднялся дикий гвалт. Один из «рифмачей» выхватил из-под себя стул и, прежде чем его успели обезвредить, умудрился проломить им голову только-только вставшему на ноги Денису. Денис снова рухнул на пол, а дальше началась форменная потасовка. В ход пошли мебель, пустые бутылки и даже книги. Впрочем, последние были малоэффективны, если не считать увесистого тома «Войны и мира» в руках доярки Гали, которым та орудовала вполне умело — по крайней мере, двум оппонентам она посадила по внушительному синяку. Поребриков, попытавшийся утихомирить буянов, схлопотал в глаз и быстро ретировался от греха подальше.