Лоррен Фуше - Между небом и тобой

– Ты сумасшедшая! Тебе нужна смирительная рубашка! – вопит он, подбирая с земли ботинок. – А где второй?

Молча показываю на крышу. Он подпрыгивает, пытается достать, но его обувка лежит слишком высоко. Туда, на крышу, можно вылезти только из окна консьержей. Он барабанит в дверь будки. Может барабанить хоть до завтра: Жозефина и Эваристо уехали на праздники в Португалию. Закрываю окно. Улыбаюсь своей палке и говорю этому куску резного дерева:

– Я тебя не предала. Мы с тобой никогда не расстанемся.

Смотрю на мобильник – нет ли сообщения от Федерико. Нет. Набираю: «Вы свободны сегодня вечером? Мое совещание наконец закончилось, уф…» Перечитываю, стираю, пишу снова: «Вы свободны сегодня вечером? Это было не совещание, а освобождение». Стираю. Пишу: «Хочу вас видеть». Стираю «видеть», остается «Хочу вас». Стираю. Пишу: «Когда вы уезжаете?» Стираю. Пишу: «Один, два, три». Эсэмэска уходит.

Впервые за много лет жду ответа от мужчины.

С утренней почтой получил подарочек. У нас с тобой, Лу, чудо, а не сынок, вот уж кто умеет взять быка за рога! Сам писать не стал – продиктовал письмо секретарше. И начал его не с «милый папа», и не с «дорогой отец», и не со «старый дурак», и не с «уважаемый доктор», и не с «Папагдеты» из песни Стромай или с «эй ты, мой сволочной папаша, хочу подложить тебе свинью», нет, письмо начинается с сухого «папа». А заканчивается не общепринятыми формулами вежливости и не «целую» – только его подписью. На этот раз собственноручной. И она меня добивает.

«Папа. Согласно статье 815 Гражданского кодекса, ничто не должно оставаться в совместной собственности в обязательном порядке. Я не хочу сохранять за собой унаследованную от мамы часть дома на Груа. Мы не собираемся возвращаться на остров. Я поговорил с Сарой, она выкупает у меня мою часть. Договор подпишем 3 января у маминого нотариуса, который, поскольку ему было доверено заниматься наследством, имеет все нужные документы. Остановимся в Лорьяне. Полученную сумму я отложу на покупку студии для дочерей, когда они приедут учиться в Париж. Мама одобрила бы мое решение. Я не обязан ставить тебя об этом в известность, но решил, что так будет правильнее». И – подпись этого сопляка, этого засранца!

Да уж, быстро наш сынуля все сварганил. Если бы он сидел рядом, я бы задал ему перцу, не сомневайся! Ах, говнюк, бездарь, урод с претензиями, начальничек смехотворный, лис – скрытный и лукавый! Ты завещала ему половину своей части дома, потому что верила в него, Лу. Ты ни на секунду не могла представить, что он захочет от твоего наследства отделаться, вот что меня бесит. Ему не нужны деньги, он попросту выходит из игры. Он больше не вернется на остров и не будет заботиться о Помм. Он сжигает мосты. Он режет по живому. И осмеливается ссылаться на твое посмертное одобрение! Помнишь, как у нас на острове называют горожан, которые нарочно загаживают пляжи и тропинки в лесу? Колорадскими жуками! Твой сын – колорадский жук, Лу. Скажи, что ты мне изменяла, что в этом гнусном типе нет моей крови. Умоляю тебя, любимая, скажи мне, что он сын почтальона!

Звонит мобильник.

– Ну так что, долго нам еще ждать тебя в Пор-Лэ? – осведомляется наш друг Жан-Филипп.

Жан-Филипп – актер, он вылитый д’Артаньян, и у него редкостной красоты бас, просто чарующий, ох, до чего же я когда-то боялся, как бы ты в него не влюбилась. Стою растерянный, с телефоном в руке.

Разве уже вечер? Я и не заметил, как день прошел. Маэль и Помм у друзей. В доме тихо.

– Мы открыли шампанское, Жильдас с Изабель, Бертран, Фред, Жан-Пьер с Моник, Гюстав и Сильвия, Рената, Анн-Мари, все уже за столом, только тебя и не хватает. Чего тянешь-то?

– Скажи прекрасной Милане, что я дурак, причем усталый дурак. Но я правда хочу остаться дома…

– Если через десять минут тебя здесь не будет – приеду сам и вытащу тебя за шкирку!

Бегу под душ. Одеваюсь во что попало, набрасываю на плечи канареечный «жозеф». Мне стыдно за нашего сына, Лу. Твой отец жил в замке, носил сапоги для верховой езды и был достойным человеком. Мой жил в рыбацкой хижине, сапоги носил матросские и был не менее достойным человеком. Оба они были честными порядочными людьми. Сириан ранил меня в самое уязвимое место, в самое жизненно важное, самое драгоценное, он ранил меня в сердце. Если бы ты была рядом, ты бы меня успокоила, утешила, сказала бы, что он несчастен… А я бы тебе ответил: он давно уже не ребенок. Он отрезает Шарлотту от ее корней, он плюет на могилы предков.