Лоррен Фуше - Между небом и тобой

Бродяга отходит к стене и говорит хрипло:

– Умираю с голоду.

– Ой, а я вышла без кошелька.

– Я прошу у вас не денег, а поесть. И мне одиноко. Раньше у меня была собака, не знаю, что с ней сталось, когда я загремел в лазарет с инфарктом, – вышел, а ее нет. Может, сама сыграла в ящик, может, машина сбила, может, украли, чтобы продать на эти кошмарные опыты…

Ужас какой! Я прямо задрожала, услышав его рассказ о собаке.

– Вы обращались в Общество защиты животных? Был у вашей собаки ошейник с номером, или, может быть, чип, или клеймо?

– Ничего у нее не было, кроме блох, вот блох – видимо-невидимо… Так у вас найдутся для меня какие-нибудь объедки? – Вдруг бородач морщится и хватается правой рукой за грудь: – Плохо мне, плохо!.. Грудь сдавило, не могу дышать…

Он шатается, сползает по стене, садится на землю.

– Что с вами, месье?

– Сердце заколотилось как ненормальное. Ребята из лазарета хотели разрезать мне грудь и его достать, но я им сказал: руки прочь!

Лицо у него – само страдание. В голубых «смартисах» – паника. Становлюсь рядом с ним на колени, а дотронуться не решаюсь… слишком он все-таки грязный. Мобильника у меня с собой нет, но я насмотрелась разных сериалов про врачей, пока ждала мужа с работы.

– Вам прописывали в случае приступа нитроглицерин?

– На какие шиши я бы его купил? – шепчет он.

– Сейчас вызову «скорую». Я живу совсем рядом.

Можно подумать, передо мной маленький испуганный ребенок.

– Не бросайте меня! Мне страшно!.. Я не хочу умирать.

– Да я только на минутку – позвоню и сразу вернусь.

Бегу по темной улице, сейчас позвоню, скажу, чтобы прислали бригаду, и вернусь к нему, подождем врачей вместе.

Как только она отходит, хватаю щенка за ошейник, чтобы не побежал за ней. Достаю из кармана печенье и скармливаю собаке. Лабрадор садится и умильно смотрит, ожидая еще какого-нибудь лакомства. Приказываю, как мне кажется, убедительно:

– Раз, Опля! Раз, хорошая собачка!

Он и бровью не ведет. Хозяйка заметила, что щенок ее не догоняет, и зовет его, не подозревая, что я держу Опля за ошейник.

Повторяю снова:

– Раз, Опля! Ты что, оглох?

– Опля, домой! – кричит хозяйка.

И тут меня осеняет: я нарушил порядок слов! Исправляю ошибку:

– Опля, раз! Ну! Опля, раз!

Хорошо выдрессированный щенок писает. Я сажусь в оставленную им лужу, проклиная про себя друга Жо.

– Эй! Ты что, спятил? Мадам, ваш щенок описался и все пальто мне обмочил!

– Что?! – в ужасе кричит она. Возвращается и смотрит на лужу. – Ой… Опля, ты с ума сошел?

С трудом встаю. С пальто капает собачья моча.

Опля, виляя хвостом, смотрит на мой карман, из которого доносится аромат печенья.

– Мое сердце угомонилось, мадам, приступ кончился. В этот раз обошлось. А он не любит клошаров, ваш песик…

– Мне так жаль, правда-правда. Он перед вами извинится!

Этот человек болен. И одинок. Он такой же одинокий и брошенный, как я, ведь мой муж меня бросил. Не могу позвать беднягу в дом, там спит Шарлотта, но оставить на улице тоже не могу. Придется отвести его в наш садовый домик, не вижу никакого другого решения.

– Я живу тут поблизости, месье, идемте со мной.

Ох, как же воняет его пальто. Да еще и брюки в моче…

– Вам уже лучше?

– Да, с приступом ангора [78] Речь идет о приступе стенокардии (старое название «грудная жаба»), латинское название которой angor pectoris. вроде разделался, жаба ускакала.

– Приступом чего?

– В лазарете так говорили. Ангор какой-то, второе слово забыл.

Подходим к решетке. Отпираю калитку и, обогнув большой дом, веду «гостя» к садовому домику.

В комнате осматриваюсь – да, обстановка неприглядная: продавленное кресло, стол, умывальник в углу, у окна велотренажер Сириана, глаза бы мои не видели эту омерзительную штуковину. Включаю электрообогреватель. Бородач падает в кресло.

– Голова закружилась, со вчера во рту ни маковой росинки, – объясняет он.

– Сейчас принесу вам поесть и во что переодеться.

Вот мы с Опля и дома. Запираю за собой дверь. Ключей Сириана на месте не вижу, значит, еще не вернулся. Смотрю, нет ли от него эсэмэски. Заглядываю в комнату Шарлотты, дочка спит. Достаю из шкафа матросские штаны, купленные когда-то на Груа в портовом магазине, стеганую куртку, которую Сириан больше не носит, беру с полки в ванной чистое полотенце, иду на кухню, кладу в хозяйственную сумку продукты: хлеб, масло, плитку шоколада, банан, испанский окорок, купленный для Сириана. Приходил бы вовремя, съел бы сам, а так – будет ему наука! Никакого алкоголя, к чему искушать дьявола. Выдвигаю ящик со столовыми приборами, обдумываю, положить ли нож. Этот тип может на меня напасть, но, с другой стороны, как он без ножа намажет на хлеб масло?.. Убираю масло, теперь и нож не нужен. Беру конверт, вкладываю в него сорок евро, надписываю. Адрес, имя.