А если вспомнить мотоцикл, на котором Дзюн гоняет по Киото, разве упоение его мощью не сродни тому упоению, которое едва не угробило пьяного Китано в 1994 году? Кстати, мать режиссера, дождавшись в больнице, когда он придет в себя, отреагировала именно так, как могла бы отреагировать мать любого из его героев-подростков на дурацкую, мальчишескую шалость: «Хочешь умереть — не будь таким идиотом, чтобы разбиться на мотоцикле! Разбейся на “Порше”, как Джеймс Дин».
То есть достаточно чуть-чуть «сдвинуть» невинную на первый взгляд прозу Китано, чтобы в ней зазвенели тревожные, если не зловещие, ноты. «Смерть может наступить в любой момент, совершенно неожиданно; вот в этом и состоит настоящая жестокость», — говорил Китано. Смерть всегда рядом с его героями, даже если они совсем еще дети.
Впрочем, справедливо и прямо противоположное утверждение. Если поскрести внешнюю оболочку героев фильмов Китано, окажется, что истовая брутальность якудза скрывает простую и стыдную истину: они так и не повзрослели.
Фильм, после которого о Китано заговорили в Европе, как о «лице нового японского кино», — «Сонатина» (1993). Критики обращали внимание прежде всего на его метафизическое измерение. Группа головорезов отправлена «крестным отцом» как бы в отпуск на Окинаву, а на самом деле обречена им на смерть. Они вроде бы еще живы, но — в некоем абсолютном измерении — уже мертвы. Пляж, на котором они коротают время, — это чистилище, где маются их души в ожидании окончательного приговора. Но именно эта ситуация ни жизни, ни смерти позволила им вновь стать теми, кем они, собственно говоря, никогда и не переставали быть — мальчишками.
Чем занимаются мальчишки, когда им не надо выполнять домашние задания, то есть, коли речь идет о гангстерах, не надо никого похищать и убивать? Конечно же, играют. Их игры в «Сонатине» становятся все более и более ребяческими и невинными. Муракава, «старший по званию» в банде, сыгранный самим Китано, в начале фильма занимается «рыбалкой», на спор погружая в воду связанного должника: ему интересно, сколько тот продержится. Потом играет сам с собой в «русскую рулетку», впрочем, тут дело не обходится без мальчишеского жульничества. Заразившись его ребячеством, отморозки начинают вырезать бумажные фигурки и сталкивать их, играют в пейнтбол и палят по тарелочкам фризби, выкапывают в песке друг другу волчьи ямы, впрочем, неглубокие, неопасные, кривляются под борцов сумо и имитируют танцы гейш с кастаньетами. Адъютант Муракавы озабочен: «Не слишком ли это по-детски?» Муракава пожимает плечами: «А что я могу поделать?»
В этот момент устами Муракавы говорит сам Китано. «Меня не перестают спрашивать, когда я вырасту и наконец-то перестану быть ребенком. Ответа я не знаю», — признавался он в интервью, причем признавался, говоря об одном из самых своих трагических фильмов «Куклы» (2002).
Возможно, эта инфантильность заложена в самой японской культуре. Ведь иерархичность, на которой основаны и банды якудза, и могущественные корпорации, есть ничто иное, как строительство социальных отношений по образцу отношений отца и детей, учителя и учеников. Если покопаться в классике японского кино, не у одного из героев обнаружится эта вылезающая наружу в самые неподходящие моменты детскость. Вспомним хотя бы разбойника Тадзёмару из гениального «Расёмона» (1950) Акира Куросавы. Да, он — хищник, убийца, насильник, но прежде всего — злой мальчишка.
Откровеннее всего детскую сущность своего творчества Китано выразил в «Кикудзиро» (1999). Сыгранный им заглавный персонаж — наглый бездельник-отморозок, подкаблучник, мелкий якудза, расписанный грозными татуировками, но не лишившийся за все время своей преступной карьеры ни одного пальца, что свидетельствует о не слишком серьезном характере его криминальной практики. От нечего делать он становится спутником одинокого восьмилетнего Macao, пересекающего Японию с целью найти давно позабывшую о нем мать. И этот бычара оказывается еще большим пацаном, чем его подопечный. Впрочем, кто кого на самом деле опекает, еще вопрос.
Судя по поведению Кикудзиро, ему даже не восемь лет, он только-только созрел для детского сада. Показывает «козу» подросткам. Отбирает деньги у хулиганов, обчистивших Macao, и на голубом глазу сует их себе в карман. Угоняет машину, с которой, похоже, не умеет управляться. Делает ставки на велосипедных гонках и, следуя какому-то детскому суеверию, разгоняет обступивших его людей, чтоб не сглазили. Отбирает у байкера игрушечного ангела. Придумывает для Масао самые немыслимые игры, включая нечто сюрреалистическое под названием «Раз-два-три, голый мужик замри», заставляя приблудных мотоциклистов изображать то карася, то арбуз, то осьминога, то инопланетянина, то Тарзана.
Читать дальше