Владимир Бацалёв - Первые гадости

Но когда производственный вор по кличке Десятое яйцо подвел трясущегося Леню к родной шпане и услышал, что предлагает Леня, то даже его зачерствелое злодейское сердце на миг дрогнуло и остановилось. А предлагал хитроумный Леня то, от чего Аркадия давно уже застраховал начальник паспортного стола.

— Вот вам документ без хозяина, — сказала Лениным голосом отвергнутая любовь. — По этому паспорту вы можете сдавать краденые вещи в «комиссионку», брать аппаратуру напрокат и не возвращать, попадать в вытрезвитель и многое-многое другое. А шишки посыпятся не на вас.

Был в компании шпаны один подросток из высокообразованной семьи, опустившийся до подворотни и променявший интеллигентное будущее на три блатных аккорда. Звали его Евгений Отфонарев, и в первые дни тусовки он еще не умел ругаться матом и ругался по Пушкину. «Дурачина ты, простофиля!» — «А ты просто Филя!» — с пэтэушным юморком и вспоминая любимого героя из передачи «Спокойной ночи, малыши», скалились в ответ новые товарищи по пышкам, то, в конце концов, дали ему кличку Простофил.

Вот этот Простофил взял паспорт Аркадия и ответил Лене:

— Дурачина ты, мать твою, и простофиля! Ты что предлагаешь? Хочешь, чтоб Десятое яйцо на всю жизнь дурдизелем стал?

— Я хочу, чтоб вы меня не трогали, — сознался на одну половину Леня, а на другую половину (что хочет насолить Аркадию) не сознался.

— Откупную, значит, принес? На свободу рвешься! — опустившийся отпрыск интеллигентов взял Леню за шиворот и повел на задний двор в свободное от фонарей место якобы для телесного наказания за авантюрное предложение, а на самом деле у Простофила созрел план, в который он не собирался посвящать остальную шпану…

Жить в коммунальной квартире на пятнадцать семей было то смешно, то грустно и изредка противно, зато в комнате Макара Евграфовича — всегда чудно и чудно, потому что жители квартиры были смешны, грустны и противны, а Макар Евграфович — чуден и чуден. Под кроватью у него сидел в гнезде каплун, певший по утрам «Ку-ка-ре-ку» голосом Робертино Лоретти, а на стене висели часы, которые играли менуэт когда им вздумается и врали даже два раза в сутки. Остальное пространство занимали мебель, рукописи и нехитрый скарб холостяка. Стеклянно-фаянсовая часть этого скарба насчитывала ровно столько предметов, чтобы появляться с ними на кухне раз в день и быстро-быстро, не вмешиваясь в мирное коммунальное сосуществование и даже не сопротивляясь упорным пятнам на тарелках, убегать и прятаться в комнате.

Как раз Макар Евграфович перебирал тарелки со стаканами под струей воды, когда раздалось четырнадцать звонков и к нему ввалились Аркадий, Победа, Трофим и Сени.

Глубокий старик так обрадовался молодежи, что забыл выключить кран и про соседей, не забывших ему напомнить о кране. У него давно созрела потребность в учениках: хотелось вручить свой опыт из ошибок и удач, как наследство или приданое — от чего-то отвратить, к чему-то подтолкнуть, чем-то помочь, если успеет. Ведь сам Макар Евграфович из-за своего возраста всю жизнь оказывался стар и для задуманного им, и для советуемого другими, и для насаждаемого третьими. Он умудрился даже к пенсии опоздать на десять лет, частично просидев их в коридорах собеса.

— Вот, Макар Евграфович, — сказал Аркадий. — Привел к вам двух алкоголиков на перевоспитание, — и показал на Трофима и Сени.

— Ах, будут воспитывать! — сказала Сени. — Дедушка похлопает меня по розовому задику? Но я-то шла танцевать и ни о чем таком профилактическом не договаривалась! Мне и без вас тошно после пива.

— Простите ее, она пьяна, — сказал Трофим. — Простите и меня, я тоже пьян.

— Готов простить, — сказал глубокий старик. — Наврите что-нибудь, чтобы все вам поверили, — сразу полегчает.

— Мы влюбились и напились, — сказал Трофим.

— Охотно верю: за версту видно ложь, — сказал Макар Евграфович. — А теперь — к чаю! — и показал на дверь своей комнаты, добавив: — Седьмая по левой стороне.

— Сам ты пьян, — сказала Сени Трофиму с задержкой, во время которой придумывала гадость. — Слушай, Чугун: если ты меня по-прежнему любишь, то сейчас подойдешь к сестре и скажешь на ухо, что я ее хахаля давным-давно знаю, что он бабник, каких мало, что он полгода мне прохода не давал, караулил после уроков и приставал в подъездах внаглую. О твоей же сестре пекусь!

А Аркадию Сени сказала:

— Проводи меня в туалет: я одна заблужусь. И подожди рядом: я одна боюсь. — Но только Победа скрылась за дверью, как голос Сени стал вкрадчивый и нежный: — Что же ты не ходишь за мной больше после уроков? Или разлюбил? Или надоело? А я-то к тебе так привыкла и привязалась.