Анатолий Байбородин - Деревенский бунт [Рассказы, повести]

Таинственны и причудливы славянские праздники, когда, радея в Радуницу, вопленицы от молитвы, плача и причети по усопшим, вдруг с небес опускались наземь и зачинали воспевания земного плодородия и бабьего чадородия под буйные, как вешнее половодье, птичьи пляски, когда очистительно горюнилась, страдала и возносила молитвы ко Христу, а потом живительно ликовала, веселилась русская душа, всякий раз вновь обреталась, крепла, чтобы вновь и вновь дивить мир неразгаданной силой и красой, закрепшей в терпении, любви и мольбе.

В деревне Троица – и посреди чистого двора берёза, украшенная бумажными цветами и лентами. На амбарном приступке сидят три парня, самый кучерявый играет на гармони. Две деревенские девушки с венками на гладко зачёсанных волосах красуются возле берёзы, уряженной жёлтыми, синими, алыми цветами, помахивают берёзовыми ветками и поют семицко-троицкую песню. А народ – окрестные жители, – ино и хлопают в ладоши, похваливая доморощенных артистов. Девушки поют, обходя берёзу-наряжёну:

Девушки трижды обходят наряжёну; являются парни, и курчавый лихо играет на гармони.

У первой девушки появляется в руках балалайка, на которой она играет и поёт на пару с подругой.

Вторая девушка поёт, подойдя к избранному парню, а в руках у неё расшитое полотенце, икона Святой Троицы.

Парень изображает умывание.

Вторая девушка подаёт парню расшитое полотенце.

Вторая девушка подаёт парню икону, и парень крестится, читает короткую молитву. В это время один из трёх парней изображает старика – идёт к первой девушке, сгорбившись, постукивая берёзовым батожком. Первая девушка поёт, подбоченясь, насмешливо глядя на старика, а в девичьих руках банное мочало и деревянная лопата, коей вынимают жаркий хлеб из чела русской печи.

Девушка, игриво улыбаясь, с усмешливым поклонцем вручает «старику» мочало.

Девушка, мигнув подруге, сует «старику» деревянную лопату. Гармонист наяривает плясовую музыку. «Старик» нежданно-негаданно обращается в «молодого» и начинает приплясывать. Пляшут парни и девушки.

Во всех усадьбах «деревни» в тот день звучали народные песни: и протяжные сибирские, и застольные, и подблюдные, и песни посиделок, и свадебные, и хороводные, и шуточные, и частушки-тараторки. Но перво-наперво, в лад празднику, семицко-троицкие песни, воспевающие нашу любушку – берёзу-берегиню.

Народные песни, собранные и записанные даже на малую толику, уже составляют горы книг – Россия широка, необъятна, а у каждой деревушки своя новинушка; но беда, что невозможно учуять всем сердцем русскую песню из книги, её можно пережить лишь в живом пении – многоголосом, влитом в обрядовое действо, да и в родной деревенской среде. А посему сибирская «деревня», хотя и музейно ряженная, оказалась впору для исконных русских праздников и песенной старины. Не случайно о благолепной избе, ладной деревне говаривали: «Не изба, а праздник, не деревня – песня». Эко живо и красиво льётся над ромашковым лугом, завивается среди берёзовых грив, приступающих к усадьбам хороводная берестяная песнь.

На дощатых «чистых» дворах завивали хоровод-солнцевод сарафанные бабоньки да девоньки, в лад постукивая каблучками яловых сапожек, пришаркивая сыромятью мягких чирков, и с такой редкой в злую годинушку земной душевностью и природно-русской отчаянной удалью пели старые певни, что – как однажды в родной деревне, когда тянули старину две вековухи, – я вдруг гордо и слёзно вспомнил, что я русский, что всё – могучие избы, бревенчатые заплоты, поля среди березняков, синё мерцающие незабудками, крест часовни, тающий в голубоватом мареве, Ангара с отражёнными в её глуби таёжными хребтами и белыми облаками, деревенские певни посреди дворов, многоголосые песни, птичьи пляски, – всё это моё родное, русское.