Анатолий Байбородин - Деревенский бунт [Рассказы, повести]

Помнится, деревенский мужик поминал славного балагура-баешника: «В деревне дед жил, он поселенец был. Его брали на охоту, чтоб веселе было. Зимой же ночи долги. Вот он с охотниками по тайгам ходил. Ружья у него не было. Он с досточкой ходил. И вот сидят в зимовье вечером, мужики шкуры оснимывают, куренги варят, а дед имям заливат: на досточку смотрит и быдто читат как по писаному. А сам-то неграмотный был. Споткнётся нарочи, перевярнет дошшечку на другу сторону и дальше врёт. У него свой пай был. Мужуки добудут там чо – ему пай».

Любо матери всякое чадо, в тяготах выношенное, в горьких и сладких муках рожённое, с кручинной и отрадной слезой взращённое и светлыми ночами омолённое; люба матери всякая дочь – и баба чадородливая, и дева целомудренная, восприявшая ангельский чин; люб матери всякий сын – пахотный крестьянин, скитский мних, сельский поп, воевода царев, христа ради юродивый, мудрый старинщик [135] Старинщик – сказитель старины. , деревенский балагур-баешник. Так и русскому горне мудрому, украсному слову дороги и жития святых, и богатырские старины, и вещая причеть воплениц, и суровые бывальщины, и потешные байки. Все жанры добры, кроме скучного.

Поведанная крестьянским, ремесленным говором байка кручёными-верчёными, ветвистыми корнями таится в испоконном устном и старокнижном слове. В Древней Руси – хитромудрые подписи к лубочным картинкам, потешно обличительные сказы супротив греховодников и записанные грамотеями базарные скоморошины.

А в прошлом и позапрошлом веках редкий писатель не потешился байкой, вводя потеху в повествование, либо выделяя в самостийный сказ. И, бывало, в сем… чудилось… лёгком, баешном жанре, созвучном бытовой сказке, рождались истинные шедевры русской словесности. К слову сказать, байка по плечу лишь русским народным, избранным писателям, нередко взросшим и заматеревшим в деревенском говоре, поскольку трудно без ощутимых языковых потерь перевести байку из устной речи в письменную, где не подсобишь слову затейливым жестом, голосовой игрой, хитромудрым прищуром или, наоборот, круглыми от нарочитого испуга, шалыми глазами. «Русское слово в книге молчит, – скорбно вздыхал Борис Шергин, чародейно сливший в сказах устную и книжную поэтическую речь. – Напоминают ли нам о цветущих лугах засушенные меж бумажных листов цветы?..»

В баешном духе – пушкинская сказка про Балду, гоголевские «Вечера на хуторе близ Диканьки», лесковский «Левша», повествование Салтыкова-Щедрина «Как солдат накормил двух генералов», и даже «…муж под кроватью» Достоевского, а тем паче северные сказы Бориса Шергина, Степана Писахова, завиральные вологодские бухтины Василия Белова, рассказы Василия Шукшина: вспомним мудрейшую сказку-притчу «До третьих петухов», где смех сквозь слёзы, где… словно се избяной сруб… в зоревых и замшелых венцах, в резных наличниках, подзорах и причелинах и полотенцах [136] Наличники, подзоры, причелины и полотенца – резные доски, украшающие уличную стену избы. – бывальщина и байка, ибо на пустой земле и полынь не растит.

У всякого писателя потешный сказ звучит по-своему – в разнодыханности ясно видна краса и сила русской народной словесности – и нету… нету у весёлого сказа сурового канона. Ведаю о сем, ибо, грешным делом, испробовал байку на вкус в книге «Диво».

Иным грамотеям-книгочеям деревенские байки не глянутся – на всех не угодишь; иные косоротятся, словно сдуру хватили горсть кислой облепихи: мол, псевдуха – от духа псевдорусского; ну да, паря, на всякий роток не накинешь платок. Хотя, верно, и псевдухи в литературе выше крыши… Творя байку, лишь на словесных соцветьях и созвучиях, переиначивая книжную речь на деревенский лад, далеко не убредёшь, запалишься, осрамишься, ибо простонародный говор – не «чо» и «почо», народный говор – пословично-поговорочная, затейливая, украсная речь. К сему, дабы байку испечь в деревенском наречии, надо густо замесить на потешном, завиральном случае, не договаривая, абы читатель… в досельну пору, слушатель… самолично доспел, где и над чем смеяться, а потом вывел и мораль, и мудрость. Потешные сказы и веселят, разгоняя, как осенний туман, грешную унылость, и умудряют, и совестят, а посему имеют право на жизнь в русской словесности наравне с эпохальными романами.

Посреди степной, лесной и озёрной красы и волюшки нежился я четверть века. В селе полюбовно жили русские и буряты, но всяк своим исконным ладом. Хотя… не буду трепать языком, словно боталом [137] Ботало – колокольчик на шее блудливой коровы, чтобы слышно было, когда ищут её. коровьим… любили и посмеяться друг над другом. Но, опять же, шутя-любя-играючи. Для потехи. А посему добродушные земляки обиды в сердце не копили и, посмеявшись над собой, случалось, одолевали немочь.