Михал Айваз: Возвращение старого варана

Мне не везет. Почти каждый раз, когда я прихожу в театр, на сцене играют ящеры. Я никогда ничего не имел против ящеров, хотя многим людям они противны, но все же я не могу привыкнуть к тому, что они разыгрывают на сцене «Наших удальцов» или «Нору» либо поют в «Проданной невесте», и тогда в счастливом финале ящер Еник и ящер Марженка неуклюже тычутся друг в дружку длинными мордами. Бедный Бедржих Сметана, бедный Карел Сабина. Ящеры всегда играют на редкость скверно, их жестикуляция неестественна, у них плохая дикция, и в довершение они прегромко топают. Мне всегда хочется закричать: «Пошел вон, ящер!» – но остальные зрители молчат, смотрят и аплодируют, и я тоже молчу – даже после такого кошмара, как «Лебединое озеро» в исполнении ящеров.

Я заметил, что, покидая театр после представления, зрители старательно избегают любых упоминаний о ящерах. При этом ощущается напряжение, подобное тому, какое возникает, когда в присутствии горбатого люди стараются не говорить о горбе, спине или позвоночнике. Зрители даже не произносят слов, созвучных слову «ящер». Разумеется, при горбатом, несмотря на все усилия (а часто именно благодаря им), в разговор непременно пролезет какой-нибудь горб, причем появится он во фразе, где ему совсем не место, точно так же повсюду пролезают и ящеры, они подстерегают за каждым словом – например, наречие «еще» так и норовит превратиться в ящера. Когда такая неприятность случается, все застывают, а несчастный, у которого вырвалось роковое слово, краснеет, как отец, выронивший на глазах у четырнадцатилетней дочери из кармана презерватив, и быстренько пытается дрожащим голосом замять разговор. На следующий день я читаю в газете рецензию на спектакль, и о ящерах там ни слова. Я полагал бы, что страдаю галлюцинациями, если бы не напряженные, искаженные страхом лица зрителей, которые явно боятся нарушить главное табу: этих хитрецов выдают их с великим трудом изображаемые спокойствие и беззаботность; они видят ящеров так же, как и я. Для меня остается загадкой, откуда взялись в нашем городе ящеры и почему они играют в «Проданной невесте», и еще мне непонятно, отчего все так упорно молчат о них. По-моему, нет ничего страшного в том, чтобы заговорить о ящерах. (Но почему тогда я сам молчу о них? Возможно, все ждут, все мы ждем, что кто-то первым прервет молчание, а потом к нему присоединятся остальные и начнут выкрикивать один громче другого: «Ящер! Фи, ящер!» – а дамы будут падать в обморок от отвращения. Когда-то нашелся один ребенок, который закричал, что король голый; может, мы тоже ждем возгласа ребенка. Однако наши дети, похоже, воспитаны так, что тоже не станут заговаривать о ящерах – во всяком случае при взрослых; а вот когда они остаются одни, то рисуют ящеров мелом на стене, ощущая при этом такую же радость от нарушения табу, какую испытывали мы, когда разрисовывали стены ромбиками; мальчишки выпендриваются перед девчонками, громко выкрикивая это страшное слово, и стараются произнести «ш» с неприличным причмокиванием, а девчонки восторженно хихикают.)

После спектакля я выхожу из театра и хочу яще – то есть еще (эти ужасные животные залезают даже в мою пишущую машинку) – немного пройтись по свежему воздуху: на задах театра я вижу ящеров – они выходят из служебного подъезда, на них элегантные серые и синие пальто, на самках дорогие шубы, ящеры смеются и перекрикиваются, драгоценности сверкают, слышны хлопанье автомобильных дверец и шум включаемых моторов. Откуда бы ни взялись ящеры, какова бы ни была цель их появления, зачем мы придумываем бессмысленные правила, соблюдение которых причиняет нам больше проблем и мучений, чем все ящеры, вместе взятые? И главное: как все неуклюже, как всерьез! Ночью после спектакля муж и жена лежат в постели и молчат, оба думают о ящерах, но ни один из них об этом не заговаривает. Похоже, будто ящер лежит между ними, прямо посредине супружеского ложа, недвижный и довольный. Так ящеры тихой сапой проникают в дома, и это куда хуже испорченного вечера в театре. В конце концов, кто знает, не станет ли однажды метафора реальностью, быть может, как-то среди белого дня в квартиру и в самом деле проскользнет ящер и устроится в уголке гостиной, – конечно, ни у кого не хватит смелости заговорить о нем, за воскресным обедом все домочадцы будут сидеть опустив головы, глядя в свои тарелки и покраснев до корней волос. В робкой тишине будут звякать приборы, раздаваться покашливание ящера из угла, и все будут притворяться, будто не слышат его. Вы можете представить себе такую жизнь с ящером, которая длилась бы многие годы? Конечно можете. Я тоже могу представить себе такое.