Евгений Федоров: Проклятие

Время оно , почитай, еще при Александре III, миротворце, где-то в конце его спокойного, мудрого царствования, акт первый , исток, предыстория нашей подлинной волнующей, завораживающей истории, пуск, начало, даже не начало, а то, что сродни эпиграфу или тому, что в музыкальном произведении крупного масштаба зовется увертюрой (— От увертюры слышу), а затем (айда-пошел!) крутое становление драмы, которая очень возможно (все зависит от меры скепсиса в вашем мировоззрении) и есть пружина, притом главная, толкнувшая волнительную, интересную, захватывающую фабулу. Снаряд пущен с гигантской силой, пронзает поколения, Золя вспоминается и его герои с тяжелой наследственностью, жуть берет; огромность и настырность одного печального инцидента сейчас слабо чувствуется — так, уровень небылиц, в лучшем случае анекдот, пусть скверный анекдот, специфические местечковые традиции, крепкие, веками отлаженные…

Толком ничего не известно. Была пощечина, бесспорно, изустное семейное предание цепко и настойчиво держится за эту творческую, неиссякаемо упрямую, агрессивную, честную, самодержавную, полновесную, полноценную, заслуженную, стильную, ритуальную пощечину (последствия мистичны и более чем удручающие). Подробности сильно утрачены, да и к чему они, абсолютно не нужны, лучше мазать как попало, затем пустить ретушь, без жалких псевдореалистических подробностей, форсированно — оно даже рельефнее, выразительнее. Звук пощечины долетел до наших дней, сказ передается, как заблагорассудится, из поколения в поколение. Рассказываем, посмеиваемся, иронизируем, в иронии есть большая доля двусмысленности, сами не знаем, верим ли мы в тот мощный образ, который рисует наше испуганное воображение.

Ближе к делу: итак, уже говорилось, время оно, давненько — жестоковыйная, старого надежного закала, взбалмошная, тот еще изверг, одержимая прабабка изрыгнула брань хульную , и вкатила сыну с библейской прямолинейностью и простотою знатную пощечину, прямоговорение без экивоков, хорошо хлестнула и — прокляла , как умела, как предписано. Будем же эту преамбулу держать в уме, помнить на всем продолжении повествования, на всех петлях и узлах черной сюжетной линии.

За что же пощечина?

Проклятый сын, а потом отец Анны Ильиничны, нашей славной героини, с которой мы отлично знакомы, начитался, нахлебался, видать, Достоевского, Данилевского, полюбил Россию и русскую культуру, возмечтал о всеобщем братстве, сделался православным священником, сан принял — отсюда и пощечина, проклятие, крепкая, заслуженная заушеница. С гневной, напористой, упрямой, как истинная еврейка, фанатичной матерью своей он больше не встречался — крута, бескомпромиссна, как сказали бы мы сейчас. Частенько можно слышать, что в старину люди были более цельны, хорошо замешены, не то, что нынешнее племя, а впрочем, и сейчас кое-что есть, может быть, еще похлеще, вот об этом наш сказ.

Анна Ильинична в свою очередь, примечайте, смелее прогнозируйте развитие драмы, запущен страшный перпетуум мобиль, проклята отцом — не отец, а обезумевший зверь, видать, наследственное, изрыгнул на дочь хульную брань , и так началось, пошло-поехало, бесом завертелось, акт второй , стремительное развитие драмы, вновь, так сказать, нашла коса на камень — и как нашла! Искры дружно полетели в разные стороны, с этого по сути и начинается подлинная, достоверная история, предшествующее всё лишь предыстория. С легким, веселым сердцем наша восторженная героиня изверглась из отчего дома (так ни разу не вспомнила за всю жизнь об отце, его судьба ей неизвестна), запулила напоследок порцию свежеиспеченных глумов с перехлестом и горлобесием, громко, демонстративно хлопнула, дерболызнула дверью, так что надежные окна задрожали и стало тошно унылому, бескрасочному, кислому, вечно сочащемуся небу. Вся в обалденном, чахоточно-восторженном, революционном запое, вкусила и познала новую истину — она прямо-таки всосана, растворилась полностью и свободно в той среде, где по неписаным законам — увы, веление времени! мода! стиль!— было принято, престижно, как сказали бы мы сейчас, потрясать нравственные устои, отказываться от родителей, мужественно отвергать вековое рабство и всю ту грязь, что связана с проклятым прошлым, частную собственность, привилегии, угнетение.