Лаура Рестрепо - Леопард на солнце

Небо темнеет. Никто не включает единственную в комнате лампочку, праздно свисающую с потолка на голом проводе. Два брата так поглощены, что оставили стынуть нетронутыми две тарелки фасоли, приготовленных им Севериной.

– Нандо, первенца своего, Северина кормила фасолью, и в то же время вскармливала его злобу постоянными упоминаниями о неотмщенном Нарсисо, намеками, которые она роняла, словно невзначай, всякий раз, когда входила в кабинет с подносом еды.

– Многие говорили о том, что настоящим двигателем этой войны была Северина, ее поруганное материнское чувство, не допускающее пощады. Также говорили и что Нандо был военной машиной, но железная воля, дававшая ход этой машине, сосредоточивалась в Северине, потому что нет в мире жажды мести сильнее, чем у матери убитыхдетей.

Нандо и Арканхель проникаются братской близостью, радость которой была им неведома прежде. Когда они устают изобретать геройские планы мести, то переходят к обмену воспоминаниями, – так дети в школе ведут мелочной обмен модными наклейками для своих альбомов.

Арканхель говорит о столице, неведомом Нандо северном городе, где ослы покрыты мохнатой шерстью, цветы ворсисты, а люди даже в домах сидят в теплой одежде. Трепещущим голосом, каким поют танго, Нандо воскрешает в памяти пустыню, землю предков, которую Арканхель покинул младенцем, чтобы больше не возвращаться. Он говорит о голых индейцах, гоняющих тряпичную пелоту по песчаной пустоши; об оседлых племенах, не покидающих своих земель, но радушных ко всякому путнику, что придет издалека и расскажет им про свои путешествия; о контрабандистах, что ночами, нагруженные товаром, переходят границу, а днем развлекаются, просаживая выручку на собачьих боях.

Два брата, старший и младший, предаются потоку воспоминаний, час идет за часом, стынет фасоль, приготовленная Севериной, и они не замечают, что кто-то ступил на порог.

– Там был кто-то третий… Кто же?

– Не моху я называть это имя. Не к добру считалось его называть, и теперь не к добру.

– Рака Барраган, Темный! Третий брат, оставшийся в живых…

Нандо и Арканхель продолжают беседу. Единственный из девяти остальных братьев, оставшийся в живых, Темный стоит у них за спиной, прислонившись к косяку, но они не замечают ни его неровного дыхания, ни прерывистого биения его скачущего пульса, не видят его исколотых, извилистых вен, не ощущают, как холодный пот пропитывает его неизменную кожаную куртку. Они не могут знать, как колотится его ледяное сердце под изображением Пречистой Марии дель Кармен, выколотым у него на груди повыше левого соска…

Старше, чем Арканхель, моложе, чем Нарсисо, Рака Барраган все свои двадцать четыре мучительных года живет, делая гадости самому себе и другим. Он был бы высоким, как Нандо, если бы не горбился, он был бы красивым, как Нарсисо, если бы не потухший свет в глазах, он был бы милым, как Арканхель, если бы в его крови не текло столько героина и желчи.

Северине стало ясно, что это ребенок злосчастный, в тот самый момент, как она в жутких муках родила его, и увидала мутные пятна в его раскрытых глазах. «Этого ребенка надо бояться» – сказала она. Нандо понял извращенную природу своего брата, когда увидел, с каким увлечением тот, двух лет от роду, мучает кота.

В шесть лет он еще не выучился говорить, а к двенадцати Нандо взял его под свою опеку, обучил искусству насилия и брал с собой во все переделки.

– Он готовил его себе в наследники…

Он вел его за руку по всем крутым тропинкам преступлений и войны и передавал ему без утайки все свои знания бойца. Но он никогда не любил его. Он не испытывал к нему ни того притяжения, какое рождали в нем чары Нарсисо, ни той покровительственной нежности, какой он окружал Арканхеля. Хотя ему и ясно было, что Рака станет самым лучшим стратегом и самым превосходным стрелком, наглость, с которой тот убивал и смотрел, как умирают, будила в Нандо плохо скрываемое пренебрежение, выражавшееся в жесткости обращения и жестокости слов.

– Нандо Барраган, король преступников, презирал себе подобных и восхищался людьми мирными, тонкими, образованными и склонными к размышлению. А этот, про кого я тебе говорю, а по имени звать не хочу, был варвар, еще хуже него самого.

Рака, который учился быть головорезом не только влекомый инстинктом, но и из желания угодить старшему брату, в душе терзался этим презрением. Его собачья преданность Нандо все возрастала, – а собаку чем больше бьешь, тем она злее, – и поскольку он не понимал причины братнего пренебрежения, то из кожи лез, чтобы это пренебрежение преодолеть, совершенствуясь в преступлениях и становясь все неистовей в зверствах. Таким образом к пятнадцати годам, когда на его совести уже были жизни нескольких Монсальве, он стал настоящим юным князем ужаса.