Джей Рейнер - Доизвинялся

Это был наш первый настоящий вечер вместе. Она сидела за сосновым столом в кухне моей квартиры на Мейда-Вейл (со временем она сюда переехала), пила мелкими глотками тяжелое красное вино (кажется, тогда у меня была фаза увлечения риохой) и задавала мне вопросы, на которые я не хотел отвечать.

– Значит, ты не поступил, как все? Не остепенился?

– Что ты имеешь в виду? – Стоя у плиты, я разогревал смесь оливкового и сливочного масла в сотейнике для чудесного филейного куска валлийской баранины, которую замариновал в чесноке, можжевельнике и оливковом масле с толикой лимонного сока.

– И нет никакой миссис Бассет?

С масла начали подниматься первые завитки дыма, и я опустил в него мясо. Оно заскворчало, засвистело и чуть съежилось от жара.

– Есть. Ее зовут Джеральдина, она живет в Норвуде. Это моя мать.

– Очень смешно.

– Спасибо.

– Ты знаешь, о чем я.

– Никакой миссис Бассет, – покачал головой я. – Никакой потенциальной миссис Бассет. И скорее всего никогда не будет.

– Почему?

Я отпил из бокала.

– Во-первых, – сказал я, грозя ей двузубой вилкой для мяса, – из принципа. Не могу себе представить, чтобы разумная женщина согласилась взять себе такую фамилию, а если бы согласилась, то она не для меня. Во-вторых, из практических соображений, из-за которых все остальные превращаются в чисто отвлеченные. Я явно не способен найти, с кем заняться сексом.

– Не везет в любви?

– Даже до тела не допускают.

Она сморщила носик.

– И это все?

Уменьшив немного газ, я начал ложкой накладывать разогретое оливковое и сливочное масло на еще сырое сверху мясо.

– Не знаю, – солгал я. – Я просто, ну, не вызываю интереса.

– Да брось…

Пожав плечами, я к ней повернулся.

– Это ты брось. Посмотри на меня. На меня всего. Какой женщине нужно…

Я развел руки, от чего мясная вилка едва не уткнулась в люстру, и поглядел на себя: огромная грудь с сосками в разных временных поясах, круглый живот, тяжелые ляжки и толстые игры. С такими габаритами поход за одеждой превращается в кошмар, кресла в самолетах – в пытку. Из-за такого тела я подростком столько раз просиживал в одиночестве конец вечеринки «Сексуальные исцеления» или «Верность» балета Шпандау или еще что-нибудь столь же выводящее из себя Фила Коллинза. Моя громадная туша.

– …все это.

– Чушь собачья.

Я отвернулся к плите, чтобы на пару минут перевернуть мясо. В кухне пахло чесноком и горячим, дымным маслом. Само совершенство.

– Я тебе говорю, что есть.

– Да ты не такой уж большой.

– У меня талия – сорок дюймов.

Брови у нее невольно полезли вверх. Она, точно согревая, покрутила бокал между ладоней.

– По тебе не скажешь. – Она отхлебнула вина и быстро-быстро его проглотила.

– Спасибо.

– Просто констатирую факт. – А потом: – Но женщины у тебя ведь были?

– Конечно.

– И что случалось?

– А ведь ты всерьез взялась меня допрашивать, да?

Показывая, что сдается, Линн подняла руки.

– Могу заткнуться.

Я с грохотом сунул сотейник в духовку. Пусть постоит еще пятнадцать минут, но не больше, чтобы мясо внутри осталось розовым.

– Да нет, все в порядке.

С бокалом в руке я прислонился к раковине.

– Мы проводим вместе одну, может, две ночи. А потом что-нибудь случается и…

– Ты не можешь поверить, что нравишься женщине, и поэтому что-нибудь портишь.

– Господи Иисусе. Что же с тобой будет от второго бокала?

– Просто догадалась. Я права?

– В самоанализе я всегда был не силен.

Она допила вино.

– По тому, как ты описываешь, вообще чудо, что ты невинность потерял.

– Действительно, почти чудо.

– Вот как? Сколько лет тебе было?

– Ты у нас умная, вот и догадайся.

Я против воли начал получать удовольствия от разговора. Обычно для меня нет ничего неприятнее, чем обсуждать мои героические поражения. Но с Линн они превращались почти в спорт, а в спорте даже героические поражения приобретают своеобразную прелесть. А она в свою очередь дает странное ощущение свободы.

Линн снова поморщилась.

– По-видимому, довольно поздно. В восемнадцать?

Я дернул подбородком вверх, как бы говоря «больше».

– В девятнадцать?

– Еще одна попытка.

– Еще старше? Господи помилуй…

– Мне было двадцать.

– В колледже?

– Ага. Мне давно уже следовало бы перепрыгивать из постели в постель, а я только к третьему курсу созрел.

– Я ее знаю?

– Господи боже!

– Да ладно тебе. Сам знаешь, тебе хочется рассказать.