Джей Рейнер - Доизвинялся

– Ничего не собираешься сказать?

Я зевнул и потер заспанные глаза.

– О чем ты, милая? Об извинении?

– Я просто…

– Мечтать не вредно, Дженни. Сегодня у меня выходной.

Узрите: родился монстр.

После того, как Дженни выбежала из квартиры, а девочки подобрали свои тряпки, оделись и бодро прощебетали «пока», я пошел на кухню варить кофе. И там застал Люка.

– Ну и когда ты заделался такой скотиной? – спросил он.

– Я все исправлю.

– Неужели?

– Это моя работа. Я это каждый день делаю. Исправляю.

– А на мой взгляд, ты только портишь.

– Разное случается.

– Да уж! Две пустоголовые блондинки в постели – как раз то разное, что случается.

– На самом деле они довольно умненькие.

– Правда? И что же у них? Кандидатские по минетам?

– Теперь я понял, в чем дело.

– В чем же?

– В этом. В «чудовище с зелеными глазами».

– Ты думаешь, я завидую?

– Я же сказал вчера вечером. Я изменился. Я иду в гору, и тебе это не нравится.

– Тут ты прав. Мне не нравится то, чем ты стал.

– Чем? Преуспевающим, богатым, известным…

– Рискуя повториться, скажу, что думал скорее в духе «скотина» или «сволочь».

– Придется тебе с этим смириться, Люк.

– То, как ты сегодня утром поступил со своей девушкой…

– То, как я сегодня утром поступил со своей девушкой, было глупым, бесчувственным и грубым. Я это знаю. Но дело в том, Люк, что я могу это уладить. Могу исправить. Я профессионал. Я все могу исправить.

Узрите: монстр почти утратил связь с реальностью.

Об окончании наших совокуплений Дженни объявила в меморандуме, распространенном среди старших сотрудников. В нем говорилось: «Отношениям между верховным главой ведомства извинений и начальником его секретариата положен конец. На работу ведомства это никоим образом не повлияет». Я благоговел. От нашего романа она избавилась всего в двадцати словах, и среди них – ни одного прилагательного. Это не были ни «близкие» отношения, ни «личные отношения», ни, боже упаси, и то, и другое. Наречие «прискорбно» хорошо смотрелось бы в начале меморандума, но она решила без него обойтись. Она могла бы приписать в конце «Обо мне не беспокойся. Со мной все в порядке. Честное слово». Но этого не сделала. Она держалась сути. Мы были вместе. Теперь нет. Вот и все. Жизнь продолжается.

Для меня это было тем более ужасно, что я действительно чувствовал себя виноватым. Дело было не только в проступке, хотя он сам по себе был скверным. Проблема заключалась в знакомости жертвы. В роли Верховного Извиняющегося я не раз приносил одно и то же извинение различным людям, но мне никогда не приходилось просить прощения у одного и того же человека за разное. Я чувствовал себя виноватым, что снова оказался на положении виноватого. К несчастью, переизбыток таких чувств в ремесле извинений скорее помеха, особенно если учесть, что в нем так мало прилагательных. Но я все равно попробовал – по окончании одного из утренних совещаний.

– Дженни, я просто хотел сказать… О том, что произошло у меня в…

– Не о чем говорить, Марк.

– Не о чем. Но, честное слово, Дженни, думаю, я должен перед тобой…

– Меня это не интересует.

– Но…

– Нет.

– Честное слово, я…

Она уже встала. Я мрачно смотрел, как она уходит, крепко прижав к груди папки. Это ужасно обескураживало. Раньше никто от моих извинений не отказывался. Я поймал себя на том, что перебираю возможные причины своего провала. Дженни по ошибке приняла мою личную вину за профессиональное чувство, которое я испытывал как Верховный Извиняющийся, и решила, что я просто делаю мою работу. Нетрудно понять, как возникла такая ошибка.

От этих мыслей я несколько приободрился, но чувство вины никуда не пропало, а напротив, продолжало меня глодать. Но я знал, что мне делать. Нужно найти кого-нибудь еще, перед кем можно извиниться. Это меня исцелит. Вот моя панацея. Если уж ни в чем другом, в этом я был уверен. В тот же день я пошел в универсальный магазин и не придержал дверь перед шедшей за мной старушкой, а напротив, с силой отпустил. Потом круто повернулся, уже открывая рот, чтобы попросить прощения, но старушка только нахмурилась и попятилась от меня как от сумасшедшего. Я забыл, что нахожусь в Нью-Йорке, где неожиданная доброта к старушкам считается преддверием к какому-нибудь надувательству или махинации, чем (в моем случае) она, наверное, и являлась.

Я попробовал себя в мелком воровстве, украв номер «Нью-Йорк таймс» с газетного лотка на Центральном вокзале, но не учел, как скажется на таком рискованном предприятии моя известность. Когда четверть часа спустя я вернулся, чтобы признать мою вину, продавец отказался не только от моих извинений, но и от моих денег.