Джей Рейнер - Доизвинялся

Сделав глубокий вдох, я поджал мои стоптанные и намозоленные пальцы, и маловольтный ток боли подтолкнул меня продолжать. Наконец я произнес:

– Гарри, мне ужасно, ужасно жаль.

Он смотрел на меня, разинув рот. Потом уголок рта у него пополз вверх, и Гарри вдруг разразился хохотом: бесшабашным, до слез смехом, который казался неистовым, жарким и необходимым. Он не остановился, даже когда пришла с нашим кофе и моим десертом официантка, вскоре я уже смеялся вместе с ним. Она поглядела на нас возмущенно, будто наша истерическая выходка оскорбляла ее чувство приличия – совсем как пара сношающихся дворняжек на ее кухне.

– Пирог! – рявкнула она в предостережение.

– Спасибо, – как только смог, выдавил я.

Когда она ушла и мы немного успокоились, я сказал:

– Вы на меня не сердитесь?

Он сделал глубокий вдох.

– Вовсе нет, мой милый мальчик. Хотите знать почему? Вы спасли мне жизнь.

– Да? – Зубцами вилки я проломил верхний слой «наполеона» и, зачерпнув немного крема, отправил его в рот.

– Через несколько дней после того, как Боб Хантер вышвырнул меня на улицу, я пошел к врачу. Старый мотор забарахлил. – Он похлопал себя по левой стороне груди. – А врач сказал, что до преждевременной могилы мне осталась самая малость. Высокое давление, закупоренные артерии. В некоторые даже пришлось вставить шунты. Если хорошенько попросите, шрам покажу.

Я проглотил еще кусочек.

– Возможно, попозже.

– И уровень холестерина у меня… Ну, скажем так, будь это олимпийский вид спорта…

– Вы завоевали бы золото?

– Вот именно. Врач велел отказаться от выпивки, жирного, мясного, соли. Короче, всего вкусного. Если бы я еще тянул прежнюю лямку, у меня не было бы и шанса. Мертв. Труп. Памяти Гарри Бреннана посвящается. Вы оказали мне услугу. Сейчас, на новой диете, я чувствую себя отлично. И правду сказать, живу так уже несколько лет. В отличной форме. Радуюсь жизни. Большей рекомендации раннему уходу на пенсию и не пожелаешь.

– Что ж, очень рад, – сказал я, собираясь атаковать вторую половину пирожного.

– Знаете, что меня доконало? Я вам скажу. – Кончиком чайной ложки он постучал по моей тарелке. – Десерты. От них все зло. Они-то и стали бы мне смертным приговором.

Медленно и очень решительно я положил вилку возле последних хлопьев хрустящего теста и завитков густого крема. Перед глазами у меня замаячили облепленные бляшками артерии, и на долю секунды закружилась голова.

– Доедать не собираетесь?

– Пожалуй, нет, – сказал я. – Очень вкусно, но…

– Жирно?

– Да, вот именно. Жирно.

– Наверное, оно и к лучшему, милый мальчик.

– Да. – Я отодвинул тарелку. – Значит, вы правда на меня не сердитесь? – Мне хотелось вернуться на более безопасную почву нашего прошлого.

– Отнюдь. Интересная история. Рад, что вы мне ее рассказали. Даже тронут. Я на вас зла не держу.

Меня охватило то же легкое тепло, которое охватило меня после разговора с Фионой Гестридж. Я расслабился, был в мире с самим собой. У меня возникло отчетливое ощущение, что я залечил старую рану.

Гарри Бреннан откинулся на спинку стула.

– Что, приятно снять камень с души, а?

– А ведь знаете, действительно приятно! – с жаром ответил я. – Не подумайте, что вы всего лишь один из списка, но недавно я попросил прощения у нескольких человек. Нет, если быть честным, только у одного. Но главное, какое замечательное чувство! Просто потрясающее. Я совершил хороший поступок, и, оказывается, это само по себе награда.

Гарри поднял косматую седеющую бровь.

– Милый мальчик, судя по вашим словам, выходит, вы обрели призвание.

– И самое главное, старик Бреннан прав. Совершенно прав. Я нашел что-то, во что могу верить.

– Марк, милый, это чудесно. Я очень за тебя рада. Но это еще не объясняет, почему, вернувшись домой, я застала тебя посреди комнаты в одних трусах, причем всего в пыли и грязи.

Я опустил взгляд. Линн была права. Зрелище не из приятных.

– Из-за спешки, наверное. Мне просто хотелось поскорее приступить.

– Но к чему именно?

– К их разбору. – Я указал на две ветхие картонные коробки со стянутыми скотчем углами, которые я только что притащил с чердака. В потолке был открыт люк, и в комнате витал запах старой бумажной пыли. – На мне был костюм, и мне не хотелось его пачкать. А какой смысл надевать джинсы, если и их измажешь, поэтому…

Телевизор у меня за спиной был включен и настроен на канал новостей. Мое внимание привлек голос Льюиса Джеффриса III. Переговоры по репарациям за рабство в Алабаме опять прерваны, толпа афроамериканцев с темными кругами под мышками некогда накрахмаленных рубашек сгрудились вокруг главы своей делегации, который как раз готовился сделать заявление для прессы.