Александр Карнишин - Числа и числительные [Сборник рассказов; СИ]

— И ты понимаешь, мне не было страшно… Я стал обдумывать на полном серьезе, как буду жить, что делать. А что — мне всего лишь тридцать пять. Я же еще…

— Ну?

— И тут они пришли.

— А ты?

— А я поругался, когда она ткнула мне, что в одиночку пью, хлопнул дверью — и к тебе. А куда мне еще, если не к друзьям?

— На то и нужен друг, ага. Ну, тогда еще по одной, что ли?

— А можно, я у тебя переночую? Пусть теперь она подождет…

— Шапку — долой! — внезапно раздался окрик сзади. И через мгновение, почти без паузы. — Стоять! Предъявиться!

Я замер, чуть даже присев от неожиданности. Обернулся на окрик. За спиной какой-то патруль, что ли. Идут, много их, все в гражданском, в темном, выстроившись поперек улицы. И, главное, нет почему-то больше никого этим вечером рядом. Один я здесь. Мне кричат, выходит.

— Это вы мне? — все еще надеясь на ошибку какую-то, спросил я. Ничего же не понятно. Только из метро вышел. Только поднялся по улице…

— Тебе, тебе, — они уже близко, уже окружили, уже смотрят в лицо пристально и с усмешками нехорошими.

— Ты, что ли, иудей? А?

— Как это? С чего вы взяли? Русский я…

— Тебя о национальности и не спрашивает никто. В паспортах нет национальности. Ты колокола слышишь? Крест — видишь? — ткнул вверх рукой тип в длинном черном пальто со шляпой в руке.

— Колокола? — непонимающе переспросил я.

— Может, он глухой, а? Братцы, может, больной он, а? — тут же заблажил самый молодой и самый накачанный, крепкий как боровичок, рыжий и патлатый.

— Помолчи. Ну-ка, ты, человек нездешней породы, предъявись, пока казаков не позвали.

— Вам паспорт мой? А вы кто?

— Точно — больной! Или, вернее, иудей. Ишь, как его колбасит от колоколов-то…

— Граждане, то есть, товарищи, — рискнул было обратиться я. Мало ли, может, революция какая или переворот очередной. Может, патрули добровольческие…

— Иудей! — радостно вздохнул еще один, подошедший совсем близко и уже щупающий край моей куртки.

— И вовсе я не иудей!

— Крест покажь. А то идет, колокола слышит, а в шапке, не крестится — и не иудей?

— А что, без креста — сразу уж и иудей? — попытался хоть как-то отговориться я.

— Муслим, штоль? И это проверить легко. Вон, с мурзой нашим в сторонку отойдешь и докажешь ему, что право имеешь. Ну?

— Вообще-то я буддист… — и почему так сказал, от привычки, что ли. Всегда этим отговаривался, когда тетки в церковь тянули.

— Тьфу, ты! Интеллигент, похоже. Ишь, законы заучил. Знает, паскуда, как отмазаться! — плюнул в сторону самый высокий, несущий на плече переломленную двустволку с торчащими наружу гильзами.

— Не плюйся у храма, — дернул его за рукав тот, что в пальто. — А вы шли бы себе быстрее отсюда, гражданин хороший. Это вам пока еще разрешено тут шастать. Но мешать отправлению государственного культа вам уже запрещено. А мне вот кажется, что своим показным неуважением вы как раз мешаете…

— Да какое неуважение, что вы?

— Праздник православный, а вы дома не сидите, а еще буддист. Колокольный звон, а вы шапку не сымаете. Нет, точно, нарушаете…

Он повернулся чуть в сторону, достал из кармана свисток и засвистел в него громко и пронзительно. Буквально тут же из-за угла церковной ограды вывернула верхом пара самых натуральных, как в кино, казаков в лохматых шапках, с шашками у левой ноги, с карабинами, торчащими из-за плеча, с погонами на солдатского вида куртках.

— Что за свист? — еще издали крикнул один.

— Иудея, гля, поймали! — радостно закричал рыжий.

— Да не, не слушайте дурного. Вон, интеллигент буддистом называется, а сам у церкви шастает. Не иначе, атеист. Только вот доказать не могу.

— Не можешь? Жаль… — они подъехали вплотную и уже умело отделили меня из толпы, подталкивая то корпусом лошади, то пиная ногой, вынутой из стремени.

— Так, говоришь, буддист? — наклонился один из них ко мне.

— Ну, да… Вроде того…

— Так буддист или вроде того? — с другой стороны уже и второй смотрел требовательно в глаза.

— Буддист!

— И что ты нам скажешь, буддист? Скажи, что есть жизнь?

— Жизнь — это страдание, — радостно выдохнул я заученное еще на втором курсе университета.

— Вот именно. Страдание. Спасибо, православные, дальше мы уж сами, — кивнул сверху один из казаков, разматывая, расправляя нагайку. — Ну, буддист, пять горячих тебе.

— За что? — только и прохрипел я, ничего не понимая.

— Не за что, а потому что жизнь твоя — страдание. И еще, потому что буддизм у нас вера не правая, а примкнувшая. И мнится мне — временно примкнувшая… В общем, начнем с пяти, а там — как пойдет. Куда шел-то?