Александр Карнишин - Детство Сашки [СИ]

— А чего это ты такой печальный был?

— Я не печальный, — сказал Сашка. — Я спокойный.

— Это он просто дождаться не мог, пока подарок дадут! — засмеялась мама.

— А дали — целых два! — развеселился Сашка.

— Ну, вот и не печальный он нисколько, наш принц…

Когда была плохая погода на улице, они играли в подъезде. В подъезде было тепло и чисто. Можно было играть в жмурки. И искать ничего не надо, чтобы глаза завязать. Шапку одеть задом-наперед, тесемки завязать под затылком — вот ничего и не видит водящий. Только одно условие было: не бегать по этажам.

То есть, можно было от двери входной до лестничной площадки между первым и вторым этажом — но не выше. И если водящий вдруг начинал подниматься по лестнице, ощупывая ступеньки ногой, то нужно было тут же перелезть через перила и повиснуть, упираясь в стену ногами. А если тот, хитрый такой, начинал прощупывать все перила и все железные прутья, то тогда оставалось одно — прыгать, но так, чтобы быстро убежать снизу, потому что, если «зажмет» внизу — там уж некуда спрыгивать.

Вообще-то «можно играть в жмурки» здесь не совсем подходит. Родители ругались, если их дети вместо свежего воздуха проводили время в подъездах.

Но это если хорошая погода! Вот когда она хорошая, тогда можно играть в войну. Надо быстро поделиться на две команды, и гоняться друг за другом. Делиться надо так: командиры отходили в сторону и звали всех «в войнушку». Тогда все делились по парам и договаривались друг с другом, что говорить. Потом подходили к этим командирам и спрашивали, например:

— Револьвер или пистолет?

И вот как тут угадаешь, кто из них револьвер, а кто — пистолет? Называл тот, чья очередь выбирать, например, револьвер. И один, который «револьвер», отходил к нему, а другой — к другому. Подходит вторая пара:

— Пулемет или автомат?

И уже второй командир пытается так подгадать, чтобы команда получилась хорошая и дружная.

Ну, а потом бегали между сараями, скрывались за заборчиками и колоннами подъездов, самые хитрые отвлекали внимание врага, забегая в третий подъезд, а потом появляясь у них за спиной из первого, перебежав по чердаку вдоль всего дома (но это только пока не надоело жильцам и не поснимали все лесенки).

Или можно было в лапту поиграть. Или в чижа… В хорошую погоду. А в плохую — только в подъезде, хихикая и уворачиваясь от протянутых рук водящего.

Сашка замер, пригнув голову к груди, упершись ногами в стенку и повиснув на руках. Двое прорвались мимо водящего, пока тот ощупывал перила. Но тот как будто знал, что тут еще кто-то есть. Вот его руки спускаются все ниже и ниже по крашенным зеленой краской прутьям перил, они касаются Сашкиных пальцев, и тот не выдерживает, отпускает руки, летит вниз, продолжая смотреть на водящего.

— Уй, блин! — шепотом, сквозь перехваченное дыхание и внезапные слезы на глазах.

Как же больно-то! Он промахнулся и упал коленями прямо на угол ступеньки.

— Уй-ё-о-о-о, — шепотом стонал Сашка, ковыляя в сторону, чтобы не попасться.

— Ребя, все, я не играю! — уже громко, чтобы все было по-честному.

У него даже голова заболела от боли.

Вообще-то боли он не очень боится.

Сколько раз было летом, что с разбегу, споткнувшись, пролетишь коленями и ладонями по асфальту так, что потом пару недель весь в болячках ходишь, отрывая их понемногу. Или еще было, пошли купаться на Каму, а когда Сашка спускался к воде, то поскользнулся на обросшем зелеными водорослями камне, и резко, с шумом и брызгами, провалился по пояс — и прямо на расплетенный конец стального троса ногой. О-о-о-о… То еще удовольствие. Проволока чуть не насквозь проткнула ногу. Когда Сашка вылезал, руками отдирая от себя тот кусок троса, проволока аж скрипела, сопротивляясь. Хорошо, она не ржавая была. Так он хромал всего неделю. Родители даже не узнали. И только теперь если посмотреть на ногу снизу, то на самой подошве, на подъеме этом между пальцами и пяткой, прямо посередине, осталась черная точка в том месте, куда вошла проволока.

Сашка отошел к батарее, прислонился к ней, отдышался, вытер шапкой навернувшиеся слезы. Летом он читал Фенимора Купера, толстые зеленые тома которого стояли в шкафу в большой комнате. И потом решил, что надо вести себя, как настоящие делавары, как Быстроногий Олень среди ирокезов. Надо всегда держать неподвижным лицо, и еще надо не кричать и не плакать, когда больно.

— Ф-ф-фу-у-у-у…, - выдохнул он.

Вроде, полегчало. Правая нога уже не болела. Зато левая продолжала ныть, а если наступить на нее, то все время почему-то так распрямлялась, что аж сгибалась в другую сторону.