Александр Вяльцев: BLUE VALENTINE

Роковая ошибка Толстого: я дурен — и вы такие же. И еще хуже, ибо не видите, а я вижу! Отсюда все глупые выводы и максимализм. Не любил Лев Николаевич человека — и не верил, думая, что смотрит на человека, а смотрел в зеркало.

Это — читая “Крейцерову сонату”… Захар читал все про “любовь” и “измену”. Хотел узнать то, что чувствуют другие в его ситуации (а когда-то — просто читал). Хотел научиться отрицать любовь — и женщину. Хотя “измены” еще нет — изменила лишь душа, не тело. Значит — изменилась душа. А он и не заметил или не хотел замечать.

Постоянная диалектика жизни: зло, получающееся из добра, смерть, выходящая из тела Брахмы… Из того, что повезло, что они встретили нужных людей, что в нужный момент оба оказались готовы, а потом много раз испытали и профессиональное и моральное удовлетворение — ныне мучительное несчастье… оставленность, неопределенность, глупость (глупое положение). С другой стороны — он и сам постарался, да и не без греха. Поэтому, может быть, не только несправедливость и диалектика, но и справедливость, и осознание некоторых вещей, и даже возвращение чувств, как всегда бывает при утрате. Положительный опыт утрат.

Он вспомнил свою молитву на склоне горы. Такого унижения еще никогда не было. Это не укладывалось в нем. Это мучило, как напоминание, что один на один он не справится с жизнью, как приближение к устанавлению истин простых и страшных. Он вспомнил Бердяева: отрицание Бога возможно на поверхности, не в глубине…

…Вот о чем он думал перед самым концом… Они ему устроили День всех влюбленных!…

Во “Внуково” бестолочь, уныние. Грязный, драный аэропорт, билет — 150 тысяч, два рейса в неделю, только “коммерческие”. Да и те неизвестно — летают ли: за отсутствием топлива или пассажиров? Так все убеждало в постоянстве веселья и грязи, в которой поблескивали бриллианты “свобод”.

То, что самолет мог улететь позже — это понятно. Но самолет мог улететь раньше. Поэтому приезжать надо было за полтора часа — не ошибешься. Бессмыслица, принимавшаяся со смирением — и удовлетворением, что она не застала врасплох.

Над воротами для выхода пассажиров рейс обозначен загадочной буквой “Ю”. Одетый перспективно “по-южному” (может быть, отсюда и “Ю”?) — Захар понемногу давал дуба в ожидании неба. Рейс, конечно, задерживался.

Много мыслей, много времени. Нервный полустрах — последний раз он летал почти тридцать лет назад — и готовность, желание рисковать. Мчатся туда, где долгая вялотекущая война. К войне поближе. В небо, где война всегда — с судьбою, случаем, убитый заранее — и потому увитый спокойствием. Молитесь за меня!…

Вырвавшиеся слова вполне поместились в отведенное администрацией время.

Отлет напоминал отплытие на яхте контрабандистов: мимо багажного отделения тащили огромные тюки в салон, забив сумками и ящиками все свободные места. Толпа “провожающих” — толстых, здоровых грузин. Подходили к сидящим, говорили что-то по-своему, и те вставали и уходили. По требованию пилота освобождали проход: новая перетасовка коробок. Новая трата времени.

Вообще, все было очень вольно. “Провожающие” грузины свободно гуляли по аэродрому, какие-то национальные люди задолго до взлета сидели в салоне и пили коньяк, никто не пристегивался и даже не садился. А самолет был маленький, Захар никогда такого не видел (украинской авиакомпании). И загружен, вероятно, был как черт. Непонятно, как взлетит. Легко было догадаться, почему столько их падает.

Жуткое ощущение взлета. “Молитесь за меня…”

Вдруг невероятное солнце! “Надо жить над облаками!” — подумал он. Вверху был роскошный черный космос. Внизу — арктический континент. Облака под ним, упругие, как взбитые сливки, производили впечатление твердой поверхности, по которой можно ходить. Мозговые рельефы, бороздочки, морщины. Даже две колеи, оставленные каким-то небесным грузовиком. Действительно “твердь”, как в Библии. От солнца в салоне жарко.

Поверхность расчистилась, и на дне неба расчертилась агрокультурная “плитка”, белая от снега, пересекаемая поблескивающими трещинами рек и паучьими клубками поселков: орнаменты, линии, чертежи, метафизическая геральдика больших расстояний и широкого обзора. А вдали появились горы.

“За это не жаль рискнуть смертью!” — решил он. (В огромную цену билетов должна входить плата за зрелище.)

Горы, как кошки, прыгали за самолетом, пытаясь потереться о него боком. Холмы под снегом морщились, как полуспущенная надувная подушка. Как все меняется, остраняется от замены точки зрения: это другой мир, вообще не Россия. У этого еще нет имени. Ничейная земля, художественный объект. Справа появилось что-то вроде двугорбого верблюда — Эльбрус: гладкая ледяная громада, лоснящаяся подтаявшим снегом. Трудно было поверить, что горы бывают такими острыми: словно грудь девушки.