Владислав Баяц: Книга о бамбуке

Сензаки не признавал себя виновным. Он повторял, что сёгун умер без мучений, что смертную казнь совершил он по приказу даймё. Невозможно было доказать ни одно, ни другое — тело сёгуна не нашли.

Суд приговорил Сензаки к смерти.

Любимый мой,

только теперь, когда я хожу по другой земле, отличной от той, на поверхности которой ты остался, пламенеющий и опечаленный, я могу тебе признаться, сколько своей любви я оставила с тобой. Ты должен ее чувствовать, как охапку щепок, которую приносил в свой дом для растопки печи, — она здесь, но тяжести ты не ощущаешь. И как ты расходовал эту охапку? Ты не клал ее всю сразу в печку, чтобы сжечь, но всегда — понемногу, чтобы разжечь угли. А когда ты ее использовал? Тогда, когда было холодно. Помогала ли она тебе разрешить какую-нибудь из жизненных загадок? Нет, но она давала тебе возможность спокойно о них размышлять. Согревала ли она тебя хоть немного? Да, разумеется.

Когда сгорела вся охапка — остался ли от нее лишь пепел или же ты чувствовал в крови тепло угасшего огня?

Я десять лет своей жизни провела в траве, зная, что ты есть. Следующие десять лет — у своего приемного отца, твоего подданного, занимающегося самым восхитительным делом на свете. Этого чудесного хранителя твоих рощ я повергла бы в горе, если бы даже не увидела тебя. Я знаю, что принесла ему и счастье.

Никто не знает и не должен знать, что я существовала только ради наших двух встреч и одного-единственного года, когда я была рядом с тобой.

Далеко от твоей страны живет один зверь, которого люди зовут царем зверей. Он — самый сильный, самый быстрый, самый ловкий, самый умный и самый устрашающий. Все люди и все звери знают, что он — царь. Он все может, для него нет препятствий. И когда он склоняется перед человеком, он делает это не от страха, а от хитрости и ума.

Мне известна судьба старого сёгуна и его убийц. Нужно наказать злодеев, но нема-даке. У бамбука есть душа, а ты этого не знаешь. Он никогда бы не прошел сквозь человеческое тело. Коснулся бы его и начал искать другой путь, в обход. Посади его в своем доме так, чтобы он имел над собой какое-нибудь препятствие, все равно из чего сделанное. Ты увидишь, что он и пробовать не будет пробиться сквозь преграду, но, как лоза, станет искать пространство для своей жизни.

Еще вот о чем хочу поговорить с тобой: спрашивал ли ты когда-нибудь себя, что означает иметь успех, а особенно — что означает быть успешным властелином? Не является ли власть худшим проявлением личной неудовлетворенности, неудачи в примирении с собой? Самые твердые (а на самом деле — и самые жестокие) властители — несчастнейшие люди на свете. Свое неясное беспокойство они пытаются изжить в борьбе за власть.

Еще скажу, что правда о несбывшейся жизни познается только на смертном ложе. Те, кто не понимают этого даже тогда, последнее, что ощущают перед тьмой смерти — странную горечь на губах. Они не знают, что эта горечь — несчастье. А счастье? Счастье всегда достигалось самыми неожиданными средствами: рукой на животе роженицы; в меру глубоким половником, погружающимся в кастрюлю с супом; твоим словом, сказанным другим; взглядом на небо, на котором падающая звезда чертит свой исчезающий след… Немного таких мудрых людей, кто из своей повседневной жизни даже и не пытается вынести на поверхность то, что им кажется важным. Ибо обычные вещи велики настолько, насколько мы их считаем важными и значимыми, и их не надо выделять из других. Все маленькие вещи одинаково прекрасны, нужно лишь связать их без узлов в шелковую нить и смотать в клубок.

Оттуда, откуда я смотрю на тебя, все, что ты видишь, выглядит совсем иначе. Битвы — бессмысленная погоня за ветром. Те, кто считают себя большими, так же малы или велики, как и все остальные. Когда Обуто обходил рощи, он восхищался не воображаемыми формами и особенностями бамбука, а тем, что в нем видел, и тем, что о нем знал. Именно то, что он видел и знал, а другие — нет, и отличало его от остальных. Он стремился к тому, что было здесь, вокруг него, небольшое, простое, повседневное, не существующее вне той жизни, которую он вел.

Если человек не найдет себя вокруг себя, лучше бы ему и не быть. То, что вокруг, — всегда близко, иногда слишком близко, чтобы мы его узнали.

Кагуяхимэ

«Покончил ли я со своей прежней жизнью? — спрашивал я себя, стоя перед закрытой дверью монастыря Дабу-дзи. — Уверен ли я, что прошлое останется в прошлом?» Конечно, я не был уверен. Я бы хотел, чтобы так было, и был убежден, что желание забыть исполнится легче, если я скажу себе, что прошлого нет. Но как быть, если оно есть? Я искал путь, который не отрицал бы существование того, что уже произошло, но при этом примирил бы остатки прошлого с волей к достижению неведомой мне цели. Я искал того, что меня ждет. Выбрать из уже известного — не было бы решением. Я должен был позволить новому познанию очистить меня от гнили, которая, как паутина, расползлась в моей душе.