Евгений Федоров - О Кузьме, о Лепине и завещании Сталина и не только

Волей судеб, игры случая, неурядиц и прямой несогласованности на уровне Сталина и Абакумова, волей свински ко всему равнодушного ГУЛАГа, Лепина в конце концов наладили в соответствии с заведенным там чином в Каргопольлаг, и он угодил к нам на нары (может и здесь везение, еще неизвестно, где потеряешь, где найдешь, а то пристегнули бы его, раба Божьего, к делу врачей, как Дорона: прокурору по спецделам, курирующему Лубянку, досталось на следствии, выбивали показания и выбили, а нам, прошедшим через его руки, почему-то этой суки не жаль).

В ту пору никто не подозревал, что Лепин может творить чудеса, время его еще не настало, еще в отдаленной перспективе только маячило. Судьба потрафляла и потрафила Лепину, не поверите, сходу назначен нормировщиком на подсобном хозяйстве (а Кузьма, ах ты Господи! всю дорогу на общих, первая шахтерская, гонял в шахте вагонетку, мускулы, пердячий пар), подсобное хозяйство — отличное место, благословленное, нам бы такое, правильно говорят, говорили древние римляне, счастье не х.й, в руки не возьмешь, сидит себе в тепле, в свое удовольствие попердывает, горя мало, геморрой его не е.ет, везет одному сорту людей, баловень и избранник, и сам господин Случай спошествует, подмахивает, вмешивается, откуда-то заявляются чудесные стечения обстоятельств, ведь на этом самом подсобном хозяйстве, достоверно известно, зэки пряники перебирают, получается, наш-то пряниквсем пряникам пряник и пряники перебирает, если быть педантично точным, даже не перебирает, а нормирует это славное, нужное дело, а плели, что во всех лагерях петух старательно работал, старался, склевывал задницу; вообще-то чтобы быть нормировщиком нужны специфические способности, чернильные, приноровиться, химичить надо уметь, бесстрашие, уметь быть бесстрастным, твердым, хоть на пятаки руби, осанка важна, Лепин расцвел у нас, всегда чему-то там про себя улыбается, что у него на уме, никто не знает, можно подумать, что этот человек не от мира сего, в небесах витает, но это была бы ошибка, он всецело здесь и на земле, не прост, неукротимый, зверский педант, не человек, а прямо лютый зверь, такой нормировщик не клад для работяги, а сущее горе, да чего ты, трам-бам-бам — в ухо, горло, нос, имей совесть, поставь мне шестой разряд, дай человеку заработать; а сухой, имеющий недюжинные способности к науке чисел и к арифмометру, Лепин, аспид безжалостный, с зеленоватым, болезненным, геморроидальным цветом лица, эдакий х.й соси, читай газету, прокурором будешь к лету, где у людей совесть, у него х.й вырос, не сердце, а кусок льдины, самоуверенным, невозмутимым, чванливый голосом, тот еще заряд высокомерия, в этом голосе присутствует в снятом виде, как сказал бы Гегель, работа многих еврейских поколений, насекомит вас, уничтожает, а ведь такой же зэк, как и ты, работяга, цедит эдакое словцо, не словцо, а дрын, пусть, мол, тебе, быдло русское, ленивое, отребье рода человеческого, пьянь, противен ты мне, мастер впишет, что ты не пять ящиков перебрал, а десять, мне это все равно, это не мое дело, хоть сто, а работа твоя пятого разряда, сам, милый, знаешь лучше меня, все! гуляй! такие слова, правильные, может говорить лишь истовый враг простого человека, работяги, враг демократии.

Так вот оказывается все не так просто, нам придется коснуться одного деликатного, можно сказать, интимного момента, пришло время начать разговор о странностях любви, этот заумный сухарь, гегельянец, ледышка вместо сердца, оказывается способен к бурным чувствам: у нас, в Каргопольлаге, неожиданно для самого себя напарывается на шикарные женские груди, откровенный колдовской знак сексуальности, и этот знак переворачивает его душу, это его Беатриче, объект подсознательных грез, потенциальная возлюбленная, к которой подсознательно стремится его душа; и вот законсервированное до состояния анабиоза семя, которое все годы благополучно покоилось в мошонке гегельянца, вдруг оживает, вскипает, рвется ввысь, неукротимый порыв, неукротимая, всесокрушающая низменно-похотливая чувственность, грозный, могущественный кошмар — его рыбий глаз судака впервые просветлел, загорелся внутренним светом: он, беззащитный, великую любовь повстречал здесь, сумасшедшую любовь, испепеляющую, умопомрачительную; он, беззащитный, даже в свои тридцать лет, охвачен роковым безумием. И — свихнулся, мозги напрочь вывихнуты, колдовство, “солнечный удар” (Бунин). Какой таз! какие груди, полна пазуха соблазнов, они шлют мощные позывные, жутковатая, полонящая, сатанинская женственность, мужская особь на эти позывные отвечает жадным, напряженным созерцанием, раздевающим, глаз не оторвать, липнут сами, соблазн на соблазне, вы невольно соскальзываете, скатываетесь в порнуху и в достоевщинку, словом, если выразиться культурненько, у юной зэчки были прекрасные голубые глаза (русская национальная красота — лакомые угодья абсолютно невыносимы для изголодавшегося, замученного, раздевающего, порнографического глаза зэка, страшна чара! а что есть реальность? глаз создает, творит реальность, а данное в ощущении, актуально видимое это не что иное как волевой образ, конструируемый сознанием — “мир, как воля и представление”)! она — простая уборщица при подсобном хозяйстве, где пряники, она — юная зэчка; вообще-то сначала героиня слегка игнорировала заумного гегельянца, очкарика и полумерка, хотя сама имела пытливый философский ум, ее, голубку, замели с 4-о курса философского факультета МГУ (за стихи: “К родине”; может и не она писала, может, за недоносительство сгребли, при всех случаях: не нужно этих басен ), должно было прострелить душу “избирательное сродство” (Гете), не получалось прострела, не лежало сердце, черноземному, капризному женскому сердцу не прикажешь, такой мерещится залупа конская, дура-девка заглядывалась на ребят покрепче, на наших великолепных лагерных неандертальцев, первых красюков ОЛПа, не подозревала по своей девичьей темноте и неопытности о жизненных потенциях Лепина, после насмешек и шуток простодушно продемонстрировал (а что ему оставалось делать? и еврейство обязывало!) отменное хозяйство, le pin (ле пин, Лепин) моржовый, было чем похвастаться, жизнестойкий экземпляр, масштабы библейские, воплощение таинственной энергии и неиссякаемой жизненной силы, можно и царя кое-чем смешить до слез, ретив кентавр, хоть куды! потягается с несравненным сексуальным геркулесом Рокотовым, а Ирка пребывала в секундном безмолвии, цепкое, изумленное созерцание, острота женского высокохудожественного восприятия, преобразующего действительность, впилась, замешательство, в конец растерялась, впечатлена и загнана в ужас (за эту секунду она о мужчине больше уразумела, чем за всю оставшуюся жизнь) и — безоглядное бегство.