Андрей Астанин: Песни улетающих лун

Хасиды захохотали. Их бескровные лица, оплывшие и удлиненные книзу, смеющиеся выцветшие глаза и подпрыгивающие пейсы казались еще фантастичнее рядом с человеком с закрытыми глазами, на лбу которого еврейскою буквой “шин” пролегли скорбно три глубокие складки. А на небе то тут, то там уже проступали звезды, и в синем немом безбрежье отчетливо нарисовались заливы, реки и острова белесой дороги магордского бога Раморра, называемой на иврите Дерех ха-Ойр и по-русски Млечным Путем.

— Ведь даже я, — никак не унимался реб Борех, — старый пень-недоучка, испепеленный за свои грехи Богом, даже я со своими ребятами дерзко вознамерился отправиться вместе со всеми, — лишь только с твоей помощью мы освятим луну! Так кто же тогда ты такой и почему ты оставлен Творцом в этой стране мертвецов, почему ты не катишься к жизни и свету, к текущим реками меду и молоку? Может, ты совращал маленьких девочек? Может, ты убил свою мать, проказник? Или ты скажешь, что просто был эпикойресом и не верил во Всемогущего? Милый мой, а какой дурак в Него нынче верит! Ничего, нам любой сойдет, будь он хоть со свиным пятачком вместо носа! — Тут, не в силах сдержать своих чувств, старик обнял незнакомца и чмокнул в щеку.

И тогда тот открыл глаза.

В черных больших глазах незнакомца отразилось, как в зеркале, лицо реб Бореха. Лицо это на миг увеличилось: старик внимательно вглядывался в новичка, — и вдруг, перекосившись, растаяло. Злочевер, охнув, стремительно отпрыгнул от гостя. Хасиды с изумлением смотрели на своего учителя: руки и ноги ребе дрожали, как в лихорадке. Старик по-прежнему не сводил глаз с лица незнакомца, потом медленно перевел их на его руки и снова поднял их. В глазах его стоял ужас.

— Ну, что же ты замолчал? — спросил старика незнакомец. — Скажи своим хасидам,. чтобы покрыли мне голову.

В это время над крышей ближайшей хаты огромным и тусклым шаром показалась луна; свет ее устремился к евреям. Луна поднималась над крышей с такой же невероятной скоростью, как до этого опускалось солнце. Поднимаясь, она становилась меньше, однако свет ее при этом был ярче и чище, и девять лиц казались освещенными бесчисленными огнями. Только лицо незнакомца, как это ни было странно, все еще было сокрыто мраком.

— Ну же, старик, — проговорил последний, и даже сквозь темноту ребе ощутил его взгляд. — Не медли. Луны уже созрели.

— Н-нет… — заикаясь, выдавил из себя реб Борех. Он отступил еще на пару шагов; загораживаясь, выкинул вперед руку. — Нет, нет, я не могу!… Тебе нельзя быть в Числе!

Тот, кому только что отказали, не спускал с лица старика властного взгляда. Теперь и в его глазах отчетливо отражалась поднимающаяся луна. Зато почти не угадывались в его зрачках звезды: луна затмевала их блеск своим роскошным сиянием. Самых маленьких звезд не было видно совсем, и лишь самые яркие слабо мерцали в глазах гостя и на небесах, в волнах лунного света. Странное оцепенение охватило вычерченные на сером фоне сети деревьев, крыши и полуразрушенные заборы, всю землю и все светила. Среди этой мировой неподвижности только Злочевер и стоявший перед ним казались сейчас живыми.

— Дайте ему… — совсем тихо, почти неслышно, прошептал, наконец, старик. Он даже не докончил фразы, а только сделал своим хасидам беспомощный знак рукой.

В глубочайшем молчании один из учеников ребе приблизился к гостю и накрыл его голову черной ермолкой. Когда хасид вернулся на свое место, старик вытянул руки перед собой, — в ладонях его появилась тут же истрепанная, обтянутая кожей книга. Реб Борех открыл молитвенник: на полуистлевших страницах в свете луны буквы зашевелились и засияли лиловым блеском.

Громким, однако по-прежнему неверным от волнения голосом Злочевер проговорил:

— Хвалите Господа! Хвалите Господа с небес, хвалите Его в вышних. Хвалите Его, все Ангелы Его, хвалите Его, все воинства Его. Хвалите Его, солнце и луна, хвалите Его, все звезды света…

Старик не докончил еще псалма, когда луна над его головой, словно гаснущая огромная лампа, померкла, а под ногами раздался страшный оглушительный треск разверзаемой бездны.

Высоко в небе, словно приходя в себя после случившегося, тревожно моргали звезды; их слабый блеск не в силах был осветить земли. Лица и силуэты хасидов стали неразличимы, и только лицо их учителя было ярко освещено: в каждой руке старика горело по факелу. Два пламени поднимались над головой ребе серебряными рогами, и свет их, холодный и яркий, был тот же, знакомый — лунный: реб Борех, казалось, зажег факелы от потухшего на небесах светила.