Валерий Мухарьямов - Трудное счастье Борьки Финкильштейна

— Конечно, иметь… намереваться, — не спорил с ней Борька, из вежливости отвечая в том же духе.

И тогда Эльза, больно тыкая его в грудь крепким пальцем толкательницы, несколько раз повторяла:

— Посещать занятий… Посещать занятий…

И, окидывая взглядом его крепкую фигуру в затрепанной, короткой гимнастерке, с улыбкой добавляла:

— Ах, какой мог бы стать атлет!

Мог бы. Но мог ли сказать Борька молодой и красивой Эльзе, что нет у него не залатанных черных трусов и обыкновенной белой майки? Да и поняла бы его благополучная Эльза, жившая в той самой высотке, что торчала над дровяными сараями за его окном? Вряд ли.

Значительно больше досаждала ему их классная руководительница, математичка Зинаида Зиновьевна, пришедшая в школу год назад, сразу после окончания института. Маленькая, с тонкой талией и высокой полной грудью, она сразу получила от учеников опереточную кличку Зи-Зи, что, впрочем, не соответствовало ее очень скоро проявившемуся деспотическому нраву. Уже спустя две недели многие десятиклассники с цепенящим ужасом вспоминали о возникших было при ее первом появлении эротических фантазиях. Больше того, желчный, мстительный и сумасбродный характер Зи-Зи надолго поколебал веру ребят в основополагающее значение сексуальных отношений.

Вскоре все уже знали, что математичка не замужем, что есть у нее трехлетняя дочь Манька, с которой она живет где-то в Мытищах, снимая угол у старой набожной бабки. Знали, что отец Маньки, пообещав жениться, сбежал еще до рождения ребенка, и это обстоятельство вызывало среди учеников безоговорочное одобрение и понимание.

По православным праздникам, а их оказалось на удивление много, мытищинская бабка с утра уходила в церковь, и Зи-Зи ничего не оставалось делать, как брать дочь с собой в школу.

Полная, флегматичная Манька, сидя целый день за учительским столом, чертила на листе бумаги только ей понятные буквы, или с интересом читала таблицы Брадиса. Случалось, что она отчетливо пукала, и тогда голос Зи-Зи поднимался до звенящего, заставляя самых смешливых учеников до слез прикусывать губу.

Живя тяжело, о чем говорили “поехавшие” чулки и аккуратные штопки на локтях кофтенок, Зи-Зи ни в ком не искала сочувствия и держалась с какой-то злой, истеричной независимостью.

Почему она выбрала главным объектом своих нападок именно Борьку, не понимал никто, но их отношения из возникшей в первый же день неприязни вскоре переросли в глухую постоянную ненависть.

— Финкильштейн, — начинала урок Зи-Зи с Борькиной фамилии, причем произносила ее так, что, казалось, ей сейчас станет дурно, — последняя контрольная работа показала, что ты, в общем-то, не безнадежен. Вернее… не совсем безнадежен, — тут же поправлялась она, — если, конечно, твоя работа полностью не списана у Брагиной.

Нинка Брагина, скопировавшая Борькину контрольную от первой до последней буквы и в горячке едва не подписавшаяся его же фамилией, густо покрывалась красными пятнами, стараясь, впрочем, выдать это за скромность.

— Я не списывал, — буркал Борька, понимая, что делать этого не стоит.

— Да? — вскидывала голову Зи-Зи, наполняясь желтизной, как стеклянная больничная утка. — Может быть, ты и поля начертил на своем замызганном листке? — И она демонстрировала классу действительно замызганный листок без полей.

С раннего детства Борька знал за собой одну особенность: в минуты волнения, вызванного собственным ли гневом, или гневом, направленным против него, в его голове, будто в радиоприемнике, кто-то подкручивал регулятор настройки, и он почти переставал слышать. В случае же с Зинаидой Зиновьевной, то уже после слов “…или ты считаешь, что поля за тебя начертит…” — далее как варианты предлагались Пушкин, Лобачевский, а в период особой раздраженности, почему-то Радж Капур — ее голос в ушах Борьки то превращался в визгливую морзянку терпящих аварию челюскинцев, то вырывался из атмосферных помех государственным басом Левитана. А после того, как из уст распалившейся Зи-Зи выплескивалось что-нибудь типа: “…вымахал этакая орясина…” уже едва принимаемый им сигнал пропадал полностью. И “орясина” еще некоторое время завороженно смотрел, как в такт зло выговариваемым словам прыгает на ее верхней губе коричневая родинка.

Борька почему-то считал, что именно эта маленькая темная точка и является средоточием всего того желчного и человеконенавистнического, что переполняло их маленькую математичку, и, стоя перед ней в эти минуты вынужденной глухоты, придумывал самые экзотические способы ее, этой точки, уничтожения, иногда поражаясь дикости своих помыслов. Ему, например, хотелось, чиркнув по коробку спичкой, прижать ее, еще не разгоревшуюся, к этой ненавистной родинке или, усыпив предварительно Зи-Зи, сильно и долго тереть у нее под носом крупной наждачной бумагой.