Пол Тот - Сети

Но он обязан оказать Шейле услугу. Она была его хранительницей, пока они жили вместе, тогда как это ему следовало беречь ее от беды. Они даже выкурили вдвоем пару косячков – двадцать, если по правде сказать, – но в то время он думал, что такой зрелой девушке, как Шейла, необходимо расслабиться.

У Мориса с Альбертом было много общего, но Альберта угнетало, что он служит Шейле учебным лагерем для новобранцев. Ей надо было бы дважды подумать, прежде чем выходить за Мориса, если так и не сумела смириться с пьянством дяди. Впрочем, он также знал, что умные девушки вроде Шейлы иногда выбирают друзей и любовников, которые делают то, чего они сами никогда не сделают.

Он окажет ей услугу, потом послушается ее совета и покинет Калифорнию. Солнце не помогает. Может быть, снег поможет.

Морис с Шейлой провели остаток дня, как всегда, вместе и врозь.

Морис дотронулся до полотна, ощупывая озера и гребни краски, формирующие географию Шейлы. Красочный брайль [18]рассказывает историю женщины, которая устала, страдает головокружениями и гадает, сколько еще сможет вытерпеть.

Но как же ему вынырнуть в тонущем мире? Может быть, Мерси – последняя дырочка затянутого у него на талии «пояса ржавчины»? [19]Поймает ли его Шейла на полпути вниз, вытащит ли наверх? Зачем ей это надо?

В последнее время мир ему представляется бегущей дорожкой, конвейером. Кажется, будто все прочие стоят на месте, хотя они тоже движутся. Позиции на мгновение пересекаются, обещая согласие, потом расходятся в обвиняющие противоположные стороны. «Стой на месте». – «Нет, сам стой на месте». Что в браке правда – согласие в начале или обвинения в конце?

– Ты теплеешь, – заметил Иона.

Морис хотел ощупать свое лицо, а Иона шлепнул его по руке:

– Пока рано, друг мой.

– Ты кто такой?

– Не Призрак Прошедшего Рождества. [20]

– Тогда кто?

– Очевидно, что я – это ты. Ты меня заставляешь шевелить губами. Я – кукла, твой Эдгар Берген. [21]– Призрак зашипел, завопил: – Ты все тот же мальчишка у больничной койки матери, писающий в штанишки!

Морис видел у койки матери расчетливого двойника. А где был настоящий Морис? Прятался под койкой.

Он вспомнил другую больницу, когда алкоголь, наконец, перестал питать воображение, начав действовать против него. А двойника, который занял бы место Мориса, не было.

Все пять коек в отеле для мучеников, кроме одной, пустовали. Был День поминовения, [22]остальные прибудут во вторник, трясясь от трехдневной пьянки. Поэтому он спустил штаны. Восемь уколов – морфий, еще что-то, ЭКГ, анализы крови. Врачи изображали из себя следователей – доброго и злого. Конвульсии прекратились, но от цунами паники не убежишь, не спрячешься под зонтиком.

На другой стороне улицы мерцало рекламное табло: ВЫИГРАЙ, ВЫИГРАЙ, ВЫИГРАЙ «КАДИЛЛАК!». Под сомкнутыми веками неоновой анимацией пробегали галлюцинации, вентилятор насвистывал слуховые фантазии. Ночь никогда не придет. Полночь больше не настанет. Он встал и прошелся.

Стены были увешаны плакатами о здоровом образе жизни. На письменном столе лежал чей-то рукописный дневник, где регистрировались события их жизни. Маленькая жестянка яблочного сока, картонный пакет молока.

– Не помогает, нисколько не помогает. Надо думать. Бежать.

Раздвижные стеклянные двери выглядели точно так же, как балконные дома, кроме таблички с предупреждением, что при их открытии автоматически включается дождевальная установка. Дождевальная установка? В палате уже хлещет ливень.

Он рывком открыл двери и выбежал. Что касается собственно реабилитации, то она прошла эффективно: больше он много лет пить не будет. Но бежал теперь, насквозь мокрый, через центр Мерси, за много миль от дома.

Пока Морис работал в студии, Шейле доставили посылку. Она сорвала обертку, открыла коробку. Провела пальцами по тридцати пяти дюймам стали. В последний раз испытывала подобное наслаждение, поставив на проигрыватель один из отцовских альбомов.

Зачем ей это нужно, если она знает, что больше никогда не вернется на курсы? Понятно, затем, что рапира – подарок совсем бесполезный, не считая желания получить его. Подаренный кем-то любящим ее, Шейлу Первую, которой по-прежнему двадцать лет, потому что она перестала взрослеть в момент появления другой Шейлы, оставившей ее позади.

– Помнишь меня? – спросила Шейла Первая.

– Да, помню. Куда ты ушла?

– Ты осталась. Я иногда думаю, что зайдет Морис Первый, да видно, так не бывает. Со мной легче. Только подумай обо мне, и я тут. Он, должно быть, слишком занят.