Паскаль Брюкнер - Любовь к ближнему

Через два дня мне снова завязали глаза и повезли прочь из Парижа. Кажется, была ночь. Мы долго тряслись по неровной дороге. Потом я очутился в холодном бетонном подвале без окна, с низким-пренизким потолком. Источником света была неоновая трубка, которая неустанно мигала, но никогда толком не загоралась. В ее зеленоватом свете все выглядело еще мрачнее, чем на самом деле. Внутри трубки потрескивала черная нить, ежесекундно грозя взрывом. Я отлично понимал, что со мной творится. Из головы не выходили жуткие дома дрессуры, где сутенеры держат свои жертвы, уча их уму-разуму методами изнасилования и избиения. Дора правильно поступила, что поспешила сделать ноги. Надо было и мне улепетывать с ней на пару. У меня забрали все личные вещи: бумажник, удостоверение личности, ключи, мелочь, министерские документы, даже билетики на метро. В моем застенке имелся запятнанный матрас, брошенный прямо на пол, стул с недостающими перекладинами в спинке; центральное место занимал большой столярный верстак, весь в ножевых отметинах, наводивших на мысль о страшных жертвоприношениях. В углу висела белая фаянсовая раковина, вся в сколах и трещинах, из крана непрерывно бежала струйка воды. С балки свисали мясницкие крюки и шкив без веревки. Стены покрывал налет плесени, на котором мои предшественники оставили перочинным ножом крики души: инициалы, грубые рисунки, в которых угадывались сердечки, мольбы о помощи. Несколько ступенек вели к железной двери, закопченной дочерна; видимо, ее лизали языки пламени. Сколько человек здесь уже замучили?

Моя участь быстро прояснилась. Не успел я освоиться в каморке, как моему взору предстало существо среднего роста с подносом в руках: на подносе дымилась чашка кофе, лежал кусок хлеба с маслом и желтые куски сахара. Я так проголодался, что тут же набросился на это скудное угощение. Существо тем временем сходило за мусорным ведром с крышкой, туалетной бумагой и бутылкой воды. В тусклом свете своего узилища я смог разглядеть его непропорциональное, как плохо пропеченное пирожное, лицо, с одной стороны округлое, с другой сморщенное, низкорослую коренастую фигуру, светлые волосы, кожаные штаны и куртку, как у вышедшего в тираж рокера, сохранившего униформу, но поставившего мотоцикл в гараж. Два вздутия под курткой в соответствующем месте наводили на мысль, что я имею дело с представительницей женского пола. Я услышал пропитой голос:

– Ешь, малыш, тебе понадобятся силы.

Если бы я догадывался, что меня ждет, то меня точно вывернуло бы наизнанку!

Немного погодя моя кормилица вернулась в сопровождении еще двух коротышек: старухи цыганистого вида с бородавкой размером с добрую грушу на нижней губе, украшенной кустиком жестких волос, и еще одного пугала с телосложением вышибалы и загаром корсара. На второй была красная футболка с надписью черными готическими буквами: «Я не злая, но лучше меня не доставать».

Втроем они уложили меня на деревянный верстак и точными движениями, исключавшими все попытки сопротивляться с моей стороны, спустили мои штаны до колен, не позаботившись снять с меня ботинки. Я тут же смекнул, что меня ждет насилие, хотя не понимал, как оно осуществится на практике: возможно ли изнасилование мужчины женщиной? Цыганка и пиратка схватили меня за плечи и за ноги, и я оказался в железных тисках. Мотоциклистка смазала себе ладони чем-то жирным, с хрустом размяла пальцы и схватила мой член. Хватило бы одного ее рывка, чтобы вырвать его, как говорится, с корнем. Вместо этого она принялась его мастурбировать, проявляя при этом похвальную живость. Сами знаете, что такое мужская анатомия: ей свойственна удручающая механистичность. Любой член, подвергаемый возвратно-поступательной стимуляции, непременно извергнет семя, независимо от примененного средства. Со мной случилось то же самое под угрожающими взглядами трех мужеподобных баб, причем возбуждения я испытать не успел. Меня удивила мягкость кары: простое препровождение в рай, да еще бесплатное.

Спустя час ко мне, облачившемуся в синюю саржевую пижаму, которая должна была стать моей рабочей одеждой, вернулись прежние тюремщицы. На сей раз к столу меня прижимали мотоциклистка и цыганка, а за член дергала пиратка. При этом ее тяжелые веки упали. От усилия она пускала слюни. Они навещали меня каждый час, по очереди хватая за член. С рассвета следующего дня процесс возобновился. Вот, значит, какая голгофа меня ждала: стократная расплата за приятности былой жизни! Орудием наказания стал сам орган, прежде доставлявший удовольствие. Меня выдаивали, месили, как шмат мяса, три безумных мясника женского пола.