Елизавета Александрова-Зорина - Треть жизни мы спим

Кто я такой, зачем живу и как провести свободный вечер, чего я хочу добиться, кем быть на самом деле и кем казаться для других, все эти и сотни других как, зачем и почему звучат совершенно иначе, когда получена повестка с того света, не важно, веришь в тот свет или нет. У человека, как у пакета с кефиром, свой срок годности, но, не зная его, чувствуешь себя бессмертным, даже понимая, что это, конечно же, не так, и только тот, у кого рак, или сердце из-за врожденного порока превратилось в бомбу с часовым механизмом, как только перестанет тикать, а это в любой момент, то все, конец, или у кого еще из-за какой-то болезни стало вдруг известно: остался месяц, предположим, или полгода, или год, или два-три, не больше, только тот и способен вдруг стряхнуть с себя наваждение и взглянуть на себя и мир, как, очнувшись от на редкость реалистичного сна, сознаем, что то был сон, а не явь, но вот как поведет себя этот, изъеденный раком, или с сердцем-бомбой, или еще с какой болезнью, проснется ли окончательно или, взглянув на себя, вновь провалится в свой сон, потому что во сне, конечно, гораздо лучше, чем наяву. Но тот, который проснется окончательно, он совсем иначе станет задавать себе эти вопросы, кто я такой, зачем живу и как провести свободный вечер, чего я хочу добиться, кем быть на самом деле и кем казаться для других, и уж точно совсем иначе на них ответит. Впрочем, жизнь не строгая учительница, и у нее нет методички с правильными ответами, к тому же тех, кто вообще никогда не задумается ни о чем, не выгонят раньше последнего, ему лично назначенного, звонка, а тех, кто прилежно ответит на все вопросы, которые ведь не просто так называют проклятыми, не оставят ни на минуту дольше положенного. Кто я такой, зачем живу и зачем жил, бесконечное число раз задавал он себе вопросы, кто я такой, зачем живу и зачем вообще жил, и, не находя ответа, спрашивал, а должен ли я вообще знать это, и зачем мне ответы на незаданные вопросы, и что изменится, если пойму, кто, зачем и почему.

Наверное, раньше она, переполненная до краев пустотой, совсем не умела задавать вопросы, а теперь вдруг научилась, словно прежде, когда ей на самом деле было пять, перескочила этот момент, а теперь вернулась обратно, прожила свое пятилетие и стала спрашивать себя, его и мир, удивляясь, почему вопросов всегда больше чем ответов, несмотря на то что на некоторые из вопросов существует целый десяток ответов, и это нарушение всех арифметических законов удивляло ее и щекотало за ухом. Открыв блокнот, который носил теперь с собой в портфеле вместе с деньгами и лекарствами, как самое ценное, что у них было, он отметил под пунктом номер четыре, что она очень любопытна, даже любознательна, и задает вопросы быстрее, чем получает ответы. Зачем люди ходят на работу? А зачем заводят детей? Почему им всегда скучно и нужно все время чем-то себя занимать, а потом они сокрушаются, как быстро и пусто пролетели годы? Отчего по ночам становится страшно, если спишь одна, и кажется, что на самом деле в комнате есть кто-то еще? Обрадовались бы люди, если бы смерть рассылала предупреждения по почте хотя бы за пару лет до визита? Не лучше ли было бы заранее знать, когда умрешь, чтобы получше подготовиться, а не встречать смерть, как нерадивая хозяйка внезапно нагрянувших гостей, в чем попало и как придется? И почему дети задают столько вопросов, а взрослые перестают их задавать?

Вечером в ресторане гостиницы было людно, командированные, не знакомые друг с другом, подсаживались за столики, покрытые грязно-розовыми скатертями, чтобы вместе выпить и поболтать о чем-нибудь, все равно о чем, а если не с кем было разделить разговор, то оставалось смотреть телевизор, большой экран на половину стены, по которому шло ток-шоу, правда, без звука, потому что играла музыка, но и без звука все равно было понятно, что говорят там о всякой ерунде. Он сидел за столиком у окна, на всякий случай накрутив вокруг шеи шарф, который можно было натянуть повыше, чтобы никто не узнал, а его малышка, поспавшая перед этим часа четыре и выпившая морфин, возилась в детском уголке, в котором, кроме нее, никого не было, и посетители ресторана удивленно оглядывались на странного вида девицу в спортивном костюме, игравшую с куклами. Официантка поставила перед ним чугунный чайник с травяным настоем из побегов сныти, который назывался сталинским, оттого что в сороковые годы чай из сныти ограниченными партиями производили для вождя, а он разглядывал грудь официантки, пока она ему все это рассказывала, и сначала пытался представить толстушку, сдобную и румяную, в постели, а женщины такой комплекции всегда казались ему раскованнее и веселее, чем стройные, сидящие на диете, которые только и считают сожженные во время секса калории, а потом вдруг увидел ее в гробу, и, как ни пытался вернуться к первым, приятным, фантазиям, так и не смог. Смерть липла теперь ко всему, к его мыслям, снам и выдумкам, и, глядя на любого человека, официанта, официантку, женщину через два столика, подносившую рот к вилке, а не вилку ко рту, или сонную мойщицу посуды, собиравшую грязные тарелки, он, не в силах сдержаться, пытался представить, как и когда этот человек умрет, хотя откуда ему такое знать.