Елизавета Александрова-Зорина - Треть жизни мы спим

Но врач, зевнув в кулак, дал понять, что решать не ему, а каким будет это решение, ему совершенно безразлично, тем более что они больше никогда не увидятся, не говоря уж о том, что урологам в поликлинике платят за осмотр пациентов, а не за доверительные беседы о смысле жизни. Но когда он встал, собираясь уходить, врач, чувствуя неловкость за свой резкий тон, решил это сгладить и, откинувшись на спинку стула, рассказал о ливийском террористе абделе бассет аль-меграхи, который в восемьдесят восьмом году убил триста человек, взорвав самолет, и отбывал пожизненное в английской тюрьме, пока у него не обнаружили последнюю, крайне тяжелую стадию рака простаты, при которой жить ему оставалось два-три месяца, не больше, но не волнуйтесь, у вас еще все не так серьезно, так вот в европе оказались довольно странные понятия о гуманизме, так что аль-меграхи, которому, кстати, было пятьдесят семь, из лучших, возможно, побуждений и этических соображений, русским людям совершенно непонятным, отпустили на родину, но смерть, насмехаясь над европейским правосудием и высшей справедливостью, земной справедливостью, не небесной, не торопилась за террористом, и, пользуясь всеми достижениями ливийской медицины, тот прожил еще три года, дотянув до шестидесятилетнего юбилея, жаль, история умалчивает, весело ли его справил.

Из врачебного кабинета он вышел, сжимая выписку с диагнозом, и, равнодушно взглянув на сидевших в очереди мужчин, молодых и старых, потащился по коридору, повторяя под нос: аденокарценома, аденокарценома девять по глиссону, но сколько он ни проговаривал этих слов, ему не удавалось примерить их на себя, словно все это был сон или ошибка, да-да, ошибка, и болезнь не имела к нему никакого отношения. Врач сказал, что рак простаты, даже такой запущенный, в наше время еще не конец, а потом пробормотал что-то о повышенной щелочной фосфатазе в его анализах и возможных метастазах в костях, но он пропустил это мимо, а теперь гадал, не вернуться ли ему обратно, чтобы переспросить, и все же, отмахнувшись, решил, будь что будет. Первый испуг сменился странным чувством, будто с ним ничего не может случиться дурного, мало ли существует болезней, миллион, если верить интернету, даже от гриппа рискуешь умереть, просто само слово рак по привычке пугает, а ведь медицина шагнула далеко, рак для врачей теперь тоже что-то вроде гриппа. Но эта легкость быстро слетела с него, как сорванная ветром шляпа, и страх выступил потом на лбу. Ему захотелось плакать, как маленькому, и, приставая к прохожим: спешащей мимо женщине с набитыми сумками, молодому парнишке, курившему сигарету, лохматому бродяге, выставившему увечную ногу и положившему перед собой вместо шапки женскую кожаную сумочку, порезанную сбоку, с биркой дорогой фирмы, чьи сумки стоят не меньше тысячи долларов, и где он только ее нашел, двум старушкам, которые, усевшись на скамейку, достали термос и бутерброды, маленькой девочке в вязаной шапке, ведущей на поводке абрикосового пуделя, женщине, на ходу поправляющей помаду на губах, поглядывая вместо зеркала в экран мобильного телефона, пожаловаться им всем — и девочке, и бродяге, и парнишке, и старухам, и женщине — представляете, у меня рак, надо же, рак, кто бы мог подумать, с чего вдруг, мне ведь всего пятьдесят пять, а врач что-то сказал про метастазы в костях, в моих костях, вот в этих, которые вы можете нащупать, впрочем, не надо, не стоит, зачем вам это.

Домой он отправился пешком, и с каждым шагом у него тяжелело на сердце. Опустившись на скамейку в маленьком сквере, стал разглядывать выписку, в которой ни черта не понимал, кроме одного: что теперь с ним будет, неизвестно. Зазвонил мобильный, и, сняв трубку, он все выложил другу, с которым вот на этом же бульваре, а может, на соседнем, они пили пиво лет эдак тридцать назад, и друг, присвистнув, внимательно выслушал его и неуместно пошутил про второе сердце мужчины, сказал пару ободряющих фраз, мол, все будет хорошо, медицина знаешь какая стала, и не такое сегодня вылечивают, а потом, без всяких предисловий, перешел на недостроенную дачу, трехэтажную, с двумя пристройками и подземным гаражом, которым очень гордился, они еще вместе обсуждали его проект, а через десять минут, сославшись на жену, которая, кстати, передает большой привет и приглашает в гости, ведь они сто лет не виделись, попрощался. И тогда он, теребя в руках телефон, вдруг подумал, вспомнив, сколько лет друг занят этой дурацкой стройкой: а ведь я, может, не доживу до того дня, когда дача будет достроена, и эта внезапная мысль, такая житейская и пустая, иголкой вонзилась в грудь. Он зачем-то набрал номер любовницы, при воспоминании о которой в нос ударил запах карболки, решив, что именно ей нужно позвонить первым делом, ведь в конце концов, хоть и бухгалтером, а все же работает в больнице, но любовница долго не снимала трубку, и когда все же ответила на звонок, удивленная его настойчивостью, раздраженно прошептала, что до конца месяца не приедет к нему, нечего и названивать. У меня рак, плаксиво сказал он, и проходившие мимо женщины, чернявые, полные, рано состарившиеся, наверное, приехавшие с юга, обернулись, задержав на нем взгляд. На том конце вскрикнули, и он, расстегнув ворот пальто, вытер ладонью взмокшую шею, рак на третьей стадии, и врач что-то говорит мне про метастазы. Чернявые женщины еще раз обернулись, с неподдельным любопытством, даже сочувствием, оглядев его, но любовница, пробормотав, что перезвонит позже, после работы, положила трубку. Он продолжал прижимать мобильный к уху, вслушиваясь в тишину, и ему казалось, что та перетекает из телефона прямо в голову, наполняя ее пустотой, и эта пустота бежит по венам, сворачивается в желудке, заполняет каждую клеточку, а сам он, уже пустой изнутри, вот-вот будет изъеден пустотой, словно ржавчиной, и, продуваемый насквозь ветром, растворится, как будто его никогда и не было, а на скамейке останется лежать его костюм, специально выглаженный для поликлиники, старая шляпа, трилби, сшитая на заказ лет пятнадцать назад, папка со справками, снимками, медицинскими выписками и мобильный телефон, который он еще недавно носил в нагрудном кармане, как ребенка под сердцем, а теперь ненавидел, словно это телефон был виноват в том, что в списке контактов сотня номеров, а позвонить-то и некому.

Читать дальше