Дина Рубина - Синдром Петрушки

– Вот тэн Кашпарку убохи, ну, которого родил твой бугай… я его где-то видел.

– Где? – Петя хмуро обернулся в дверях. – Он сто лет внутри сидит. Вряд ли когда его доставали. Это какая-нибудь смысловая начинка. Послание, что ли… А вот про что – никто уже не скажет… – Он помедлил еще, придерживая ногой входную дверь и думая, стоит ли здесь рассуждать о магических куклах или сначала как следует обдумать все самому. – Ты вот что, Тонда. Это кукла Лизиной семьи. Может, бабки, а может, и прабабки… Ну и… помалкивай пока, ладно? Лиза не знает, что она у меня, и я не уверен еще – должна ли узнать. Понял?

– Ничего не понял, как всегда у тебя, – сказал Тонда. – Но все понял. Добрже, иди уже, гóрье луковóе. У меня куча работы.

…В небе шла полным ходом большая уборка: в серо-молочной пелене расползлись голубые прорехи, оттуда, сметая пасмурное марево, шел ровный жестковатый свет, отрезвляя город и людей. Будто кто веником смел снежный покров с зеленой меди купола и башни Святого Микулаша, но еще не тронул плотного наста на черепичных крышах домов Малой Страны. Снег на тротуарах был крепко утоптан, но еще не обледенел, и Петя с Карагёзом за спиной шли, приближаясь к арке Малостранской башни Карлова моста. Абсолютно счастливому псу удавалось время от времени достать шершавым языком то мочку уха с серьгой, то косичку, то шею в вороте свитера; его протез торчал у Петиного уха дулом старинного мушкета, а клубни пара из хохочущей пасти бесшумно взрывались, как дымки́ от выстрелов…

Итак, что говорит нам о магических куклах та же энциклопедия Голдовского? Надо бы дома полистать. Помнится, там какие-то ужастики об африканских племенах: из своих мертвых вождей они делают кукол и управляют ими, как марионетками… Милые обычаи, попытки задобрить богов. Что еще? Ремесло даосских магов-волшебников: те отгоняют злых духов с помощью марионеток… Ну еще – магические обряды малайцев с Суматры: что маг сотворит с куклой, то и с человеком станет… Погоди, но при чем тут Корчмарь? Если в брюхе у него ты обнаружил крошечного Петрушку, еще не значит, что он – ритуальная кукла. Может быть, малютка просто еще более старая семейная реликвия?.. Хм, что ж это за остроумец придумал нашу мрачноватую матрешку?

И для чего?

Карлов мост уже вовсю торговал, предлагал, развлекал, рисовал, музицировал и представлял на каждом шагу. Его гигантская гребенка – все шестнадцать, облицованных тесаными камнями мощных арок – глубоко сидела в реке, процеживая тяжелые зимние воды Влтавы. Широкая снежная аллея вдоль гранитных парапетов обжита художниками на брезентовых стульчиках, музыкантами и кукольниками, а также целой гвардией керамистов и резчиков по дереву, что, покуривая, слоняются вокруг своих складней и мольбертов.

По центру полукилометрового променада неспешно двигается не столь густая, как летом, но все ж на удивление оживленная для такого холодного дня толпа туристов.

Где-то на середине моста, под статуей Яна Непомуцкого, должен наяривать Хонза.

– Мы только туда и обратно, а? – чуть повернув голову, спросил Петя. – А потом сразу домой, к Лизе!

Пес немедленно подтвердил согласие, умудрившись достать языком до хозяйского уха так точно, что Петя охнул и засмеялся от щекотки – да я с тобой оглохну! – и принялся отирать собачью слюну.

Хонза сидел-таки на брезентовом стульчике и наяривал, заглушая кроткий механический орган-шарманку старого Риши, промышлявшего неподалеку со своей плюшевой обезьяной. Вернее, наяривало караоке, а Хонза – лохматый, кудрявый, в огромном свитере и тощих вельветовых штанах, в старых альпинистских ботинках (на правом подвязана шнурком какая-то погремушка, что время от времени тоже идет в дело), – аранжировал мелодии в меру своих халтурных возможностей. На подтаявшем снегу под ногами на старом гуцульском коврике лежал игрушечный бубен. Обеими лапищами в митенках Хонза выстукивал ритмы по тамбурину, зажатому меж колен, хватал бубен, тряс им, как шаман, не слишком горюя о ритме, и упоенно завывал, зажмуривая глаза, мотая башкой и широко разевая рот с очень белыми ровными зубами.

У этого обалдуя было четверо детей от очень странной ученой жены, которая сейчас, кажется, получала третье высшее образование, не проработав в своей жизни ни одного дня.

Страдалец Ян Непомуцкий, с головой, склоненной в нимбе золотых звезд, возвышался над Хонзой с таким выражением на изможденном лице, словно умолял прохожих пощадить его и сделать что-нибудь с этим невыносимым типом под его ногами: например, скинуть в реку – так же, как скинули когда-то в нее самого Непомуцкого.