Нужно вернуть духовные мерки в наши жизни, увязшие в материализме. Нам следует стать менее эгоистичными, меньше заботиться о собственных интересах и больше думать об общем благе. Нужно вновь открыть для себя смысл великолепного, лаконичного послания на фасаде собора Барга в моей Тоскане, которое я прочитал еще школьником и которое врезалось в мою память:
Сколь мало мое, столь велико наше.
Незадолго до Рождества я уехал в свою гималайскую обитель. Мне хотелось пожить здоровой жизнью, поработать в тишине над этой книгой, вдохнуть полной грудью чистый воздух величественных гор. Мне пришлось расширить список «кусков меня», которым мне надо было «внутренне улыбаться» по утрам; несколько часов в день я проводил, сидя за ноутбуком на солнечных батареях. К моему вегетарианскому рациону я добавил травяной настой. За ним Анджела, менее скептически, чем я, относящаяся ко всяким «чудесам», ездила сперва в Гонконг, а потом на север Китая, где его производят. По мне, он не особенно отличался от уже известного мне настоя из «Заоблачного Гриба», но у него было серьезное преимущество: он был заряжен любовью Анджелы, ее готовностью помочь мне. Поэтому я пил его регулярно, без отговорок. И продолжаю пить до сих пор.
Снег, первые дожди, муссон, осень и снова снег. Время пролетело незаметно, и я, сам того толком не осознав, не ощутив особых перемен в своем состоянии, все-таки «вошел в историю медицины». Мне не дано знать, сколько еще осталось. Да это особенно и не волнует. Сейчас у меня есть другие проблемы, которыми стоит заняться.
Во-первых, я до сих пор не научился правильно относиться ко времени; я не могу ощутить, как Свами, что «мое» время на самом деле вовсе не мое, а оно — «для других». А как бы мне хотелось научиться такой щедрости!
Другая моя проблема — та, что я все еще отождествляю внутренний покой с одиночеством, свою внутреннюю гармонию с жизнью в горной обители. Отрешенность от мира приносит мне внутренний покой. Это означает, что предстоит много работы над собой. И я начал с упражнения, к которому тибетцы, суфии и многие другие прибегают уже несколько веков.
Растянувшись на земле, я гляжу в небо. По лазури, невесомые, плывут облака. Я выбираю одно из них, присматриваюсь к нему, отождествляю себя с ним. Еще немного — и я сам становлюсь этим облаком; невесомый, бездумный, бесстрастный, ничего не желая, ничему не сопротивляясь, никуда не стремясь, я плыву по бескрайнему небу. Ни дорог, ни цели. Я просто плыву, парю в воздухе, бесплотный, легкий, как облако. И как облако меняет форму, так меняюсь и я, потом начинаю таять, растворяться… и исчезаю. Нет больше облака, нет и меня. Остается одно лишь сознание — свободное, ничем не связанное, не знающее границ.
Я начал делать это упражнение у себя на перевале. Теперь надо научиться делать его где угодно: на лугу в Апеннинах, на террасе моего дома во Флоренции или хоть на обочине дороги. Мне уже удалось осознать, что тишина — внутреннее, а не физическое состояние. Если же мне удастся запастись впрок этим ощущением свободы от материи, я сделаю шаг вперед: повседневность перестанет казаться мне спрутом с тысячью щупалец, время перестанет быть «моим» и мне больше не придется прятаться в Гималаях, чтобы пребывать в мире с миром. Я стараюсь…
Так что же, это счастливый конец?
А собственно, что такое — «счастливый конец»? И почему у всех историй ему полагается быть? И каким должен быть счастливый конец у путешествия, о котором я только что рассказал? «…И жил он долго и счастливо»? Но так заканчиваются сказки, а в сказках все вне времени. В жизни иначе, тут рано или поздно время пожирает все. И потом, кто рассудит, что хорошо, что плохо?
В конечном счете, та болезнь, о которой я здесь написал, — была она добром или злом? А не все ли равно! Она была, и это главное. Она была и уже этим помогла мне, потому что если бы не болезнь, я никогда бы не совершил этого путешествия, никогда бы не задал себе столько очень важных вопросов — по крайней мере, важных для меня.
Это вовсе не апология болезни или страдания — а я, кстати, еще не испытал всего сполна. Это приглашение взглянуть на мир с другой точки зрения и не мыслить только категориями «нравится — не нравится».
И потом: если бы жизнь была сплошным удовольствием, то что это — благословение или проклятие? Наверное, все же проклятие, потому что живущий и не задающийся вопросом, ради чего живет, многое теряет. И только боль заставляет нас задавать вопросы.
Читать дальше